Владимир Фильчаков - Абсолютная власть

Виктор покачал головой, медленно подсел к столу. Я бегал по комнате, ломая пальцы. По прошествии мучительно долгого времени, показавшегося мне бесконечностью, Виктор протяжно вздохнул и посмотрел на меня как-то странно. Я испугался. Что такого накропал я в порыве безумной страсти?

- Ну? - крикнул я в нетерпении.

- Погоди, - отозвался Виктор. - Мне нужно перечитать еще раз.

- Вот черт!

Он читал бесконечно долго. Наконец откинулся на спинку, закрыл глаза.

- Ну? - закричал я.

Он встал, как сомнамбула, повернулся ко мне и неожиданно отвесил глубокий поясной поклон.

- Что? Что? - бормотал я в исступлении.

- Старик, ты действительно гений.

Я бессильно опустился на стул. Мои мускулы отказались служить мне.

- Я, пожалуй, пойду домой, - нервно сказал Виктор. - После того, что я прочел, слушать этих идиотов не достанет сил. - Он указал в сторону гостиной.

Я не мог даже кивнуть ему. Долго сидел, свесив руки между колен, и смотрел в пустоту. Пришел в себя от какого-то поскуливания. Так скулит и царапает дверь собака, вернувшаяся с прогулки без хозяина.

- Кто там? - я с трудом ворочал языком.

- Это я, Яша. Пусти в святая святых.

- Заходи, - вздохнул я.

- Говорят, ты написал что-то сногсшибательное?

- Кто говорит?

- Витька сказал.

- Болтун, - я слабо усмехнулся.

- Дай почитать!

Яков натянул на нос очки и впился глазами в экран. Он читал, чмокал, цокал языком, мычал что-то. Потом уставился на меня и шумно выдохнул:

- Но это же не сценарий!

- Что ты понимаешь в сценариях, - отмахнулся я.

- Понимаю! Не считай меня идиотом! Что я, по-твоему, сценариев не читал? Камера наезжает, отъезжает, крупный план, общий план, подробно, скукотища смертная читать. А у тебя беллетристика!

- Дружище, но я же пишу для себя! Я прекрасно знаю, как это нужно снять. Да и Виктор не дурак, разбирается - где крупный план, где общий.

- Ладно, ладно, - проворчал Яков, перечитывая сцену еще раз.

- У меня болит голова, - соврал я. - Мне нужно прилечь. Ты уже начитался?

- Ухожу, ухожу. Уже ушел. Меня уже нет, - отрывисто бухал Яков, не думая подниматься. - Чертовски интересная штука... А скажи-ка, брат, мои стихи тебе нравятся?

- Тебе правду или соврать?

- Ладно, не надо, - Яков поморщился, оторвал, наконец, взгляд от текста, уставился на меня. - Силен. Ох, силен. Пожалуй, ты и правда гений... Черт бы тебя побрал со всеми потрохами! - неожиданно заорал он, потом закрыл лицо руками и зарыдал.

- Ну что ты, что ты? - растерянно причитал я, не зная, что делать. Я неуверенно прикоснулся к дрожащему плечу,

- Ах, оставь! - закричал Яков. - Ты гений, а я бездарность. Я ремесленник. Мои стихи правильные, выверенные, в них соблюдается размер. Ямб, хорей и амфибрахий мне в глотку! Но ни у кого они не вызовут ни слез, ни грусти, ни радости, ни сострадания! Они всем хороши, но в них не хватает одного мазка, того самого, который делает их талантливыми, гениальными. Вот как у тебя. Что случилось с тобой сегодня? Я читал твои сценарии, смотрел твои фильмы. Хвалил, и заслуженно! Но никогда, слышишь, никогда еще ты не поднимался до таких высот! Черт возьми, черт возьми!

Он схватил себя за кудри и так дернул, что я испугался за его шевелюру.

- Перестань, - попросил я. - Что за истерика? Выпей воды, успокойся. - Я помолчал и неожиданно для себя добавил: - Продай душу дьяволу.

- Да где, где его найти?! Я бы продал! Сразу, не раздумывая! На кой черт мне вечная жизнь в раю, которого, может быть, и нет вовсе? И что я там буду делать, в этом раю? Петь осанну? Да я петь не умею! Ангелы с ума сойдут от моего пения! Играть на райской лютне? И играть не умею! - он вдруг замолчал, посмотрел на меня мокрыми глазами и тихо молвил: - Ничего ведь не умею, как ни крути. Смешно.

- Перестань, - повторил я. - Ты пишешь неплохие стихи. Что это ты вдруг самобичеванием занялся? Подумаешь, прочитал отрывок! Да я тебе сто таких отрывков покажу! - Я махнул рукой в сторону книжной полки.

- Э, это не то! - так же тихо сказал Яков. - Эти все давно мертвы, а кто не мертв, тот далеко и я с тем не знаком. А ты - живой и рядом. Обидно мне, старик. Ну да ладно. Пойду. Я тебя отвлек, наверное. Извини за сопли.

Он ушел. Я запер дверь в мансарду на ключ, чтобы меня больше никто не беспокоил и сел к столу. Пальцы сами потянулись к клавишам. Я снова ощутил подъем, кипение крови в жилах. Вот оно, наслаждение!

Я писал и писал, я забыл о времени. Я не заметил, как вечер сменился ночью, я слышал, как кто-то барабанил в дверь, звал меня, но я только рыкал в ответ что-то нечленораздельное. Утро сменилось днем, а я все работал и работал. Меня захлестывало счастье, било через край, я задыхался от наслаждения, сердце билось так сильно, так неистово...

Опомнился я через три дня. Сценарий был закончен. Три дня и три ночи без сна и отдыха я писал, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство. Когда я поставил последнюю точку, у меня только и хватило сил, что дотащиться до спальни и упасть на кровать, не раздеваясь. Я тут же уплыл в странный, непонятный сон. Будто я выхожу из какой-то прохладной конторы в страшный зной большого города, сажусь в раскаленный автомобиль, машинально завожу мотор, открываю все окна и жду, когда из кондиционера пойдет, наконец, холодный воздух.

Черт возьми, да это никакой не сон! Это я пришел в себя после сеанса в "У Фрейда"! Кое-как я доезжаю до автостоянки, оставляю машину, возвращаюсь домой и бросаюсь на диван. Спать, спать, я так устал!

Я пробовал писать после второго погружения, но получалась такая чушь, что меня тошнило. Я помнил сюжет, многие фразы из текста, но написать ничего не мог. Значит, мой писательский талант зарыт так глубоко, что мне не откопать его? Обидно. И главное, нет того хлыща в черном, который мог бы дать мне возможность добраться до моего собственного таланта...

Моя жизнь скудна. Работа, коллеги, квартира разведенного холостяка, иногда бары и рестораны, которые уже надоели хуже горькой редьки. Может быть, она не столько скудна, сколько однообразна. И то, что я испытывал в "У Фрейда" не входило ни в какое сравнение с теми немудрящими развлечениями, которыми я скрашивал жизнь. Поэтому я понял, что буду ходить туда так часто, как только возможно.

Женя сказала мне, что сеансы можно проводить только раз в неделю, причем плата может быть не более ста долларов за раз. Иначе, сказала она, я могу потерять различие между погружением и реальностью, впасть в транс и превратиться в душевнобольного, чего она никак не может допустить.

Так что мне приходилось ждать целую неделю, которая казалась мне вечностью. И вот я опять в прохладном помещении, и опять навстречу мне выходит Женя.

- Здравствуйте, Юрий Леонидович. Опять к нам?

- А как же. Я теперь без вас как без рук, без ног - никуда. Скажите, это наркомания?