Сергей Булыга - Источник (Черная сага - 6)

Я постоял, свел пальцы крестиком...

Но умер Хрт! И Макья умерла. И я, похолодев от ужаса, прошел за печь...

Лежанка, а на ней тюфяк. Я тронул - весь прогнил. А я когда-то здесь лежал, а мать меня баюкала, а печь была тепла, и мне было тепло, отец входил и говорил: "Хрт в дом!" А мать: "И Макья ждет!" А я, с лежанки соскочив, бежал...

А тут...

Вдруг как мечом по голове! Шлем - словно пополам! И я...

Нет, боли вовсе не было, а только стало вдруг темно... и я - как будто и не я уже, а непонятно кто, а, может, и никто уже...

...Очнувшись, я почувствовал - лежу. Открыл глаза - а я лежу в шатре. В своем шатре. Рядом со мною Сьюгред. А там, в ногах - кто-то еще, черноволосый и чернобородый, и брови черные, и нос с горбинкою... Не знаю я его! А вот...

А это Владивлад. Она на коленях предо мной. Держит кувшин. А Сьюгред поднимает мою голову...

И Владивлад поит меня. Ф-фу! Жирное, вонючее. Должно быть, волчье молоко...

Да, оно самое. Я пью. Потом ложусь. Мне уже легче. Вот я и говорю ему, черноволосому:

- Ты кто?

А он:

- Я - Барраслав.

А я:

- Будь здрав, ярл Барраслав.

Он улыбается, кивает. А я...

Глаза сами собою закрываются - и я опять никто, совсем никто, и это хорошо, ибо зачем мне кем-то быть, когда оно вот так...

И снова мысль оборвалась. И, говорят, я долго так лежал, стонал и бредил, а порой кричал. Потом затих...

Потом открыл глаза - темно. Спросил, кто здесь. Сперва откликнулась жена. А после Владивлад...

И тут-то я и вспомнил все! И снова принялся кричать, и порывался встать...

А Владивлад меня держал, Сьюгред давала пить...

И я затих. Я слаб был, немощен - как будто я старик и очень болен. И я молчал. Лежал, губы облизывал. Сьюгред хотела развести огонь - я запретил. Я не хотел, чтоб они видели, какие у меня глаза; лежал, не шевелясь, и глаз не утирал, чтобы не поняли...

А Владивлад сказал:

- Темно, совсем темно. Я ничего не вижу.

И хорошо, подумал я, но промолчал. А он сказал:

- Да, это хорошо. И хорошо еще, когда ты не один. А я-то был один, когда ушел отец. Я и сейчас один. Я и уйду один. А у тебя жена-красавица. И скоро будет сын. Завидую тебе!

Сьюгред заплакала - чуть слышно. А я лежал, молчал. А Владивлад опять заговорил:

- У каждого своя судьба, своя беда. И своя боль. Сейчас ты думаешь, что твоя боль больнее всех других. Но это, брат, не так. Вчера я рассказал тебе про ярлича. Что, разве то была не боль? Боль, брат! Да и еще какая! А вот... А вот еще одна история! Так рассказать ее? Или молчать?

И я, подумавши, спросил:

- А про кого это?

А он:

- А про двух мальчиков: про сына ярла и про сына смерда. Это давнишняя... и тайная история! Настолько тайная, что даже я - колдун, сын колдуна - и тот лишь только уже здесь, в этом шатре, всю, до конца, ее расслышал. А теперь, хочешь, расскажу ее тебе? Ибо, мне кажется, ты знаешь только половину. Так рассказать?

- Д-да, - сказал я.

Чуть слышно я сказал. Но зато сердце грохотало!

И Владивлад, откашлявшись, заговорил:

- Жил ярл. Ярл был женат. И был у ярла сын. Жил смерд. Смерд был женат. И был у смерда сын. И были эти сыновья очень похожи друг на друга так, что не отличить. Но ярл жил в тереме, а смерд жил в хижине. От терема до хижины было немало дней пути. И вот живут те мальчики, не знают друг о друге. И ярл живет. Живет и ярлов враг. Потом тот враг приходит в ярлов терем - и убивает ярла, ярлову и ярлича, и отрезает им головы, и бросает их в реку. А смерд живет. Живет его жена. Живет их сын. Живет и ярлов тысяцкий. И вот он, этот тысяцкий, и узнает, что ярл и ярлова и ярлич - все убиты. И знает тысяцкий: если вернется он в Ярлград, так и его убьют. Но тысяцкий как плыл, так и плывет в Ярлград - только теперь уже не к ярлу, господину своему, а к своей смерти. А ночью, чтоб передохнуть, он сходит на берег. И входит в хижину. И видит смерда, смердову жену. Садится, ест их хлеб и пьет свое вино. И вдруг он видит смердича... ну до того похожего на ярлича, что и не отличить! И думает тот тысяцкий: а вот возьму я смердича и привезу с собой в Ярлград, и всем скажу, что это ярлич! А чтоб надежно скрыть обман, чтобы никто не проболтался, я смерда, смердову жену и весь их род убью. И встал он, тысяцкий, меч обнажил, и... Нет! Не смог он, тысяцкий, содеять то, что думалось. Хрт оградил его, Хрт спас. И вышел тысяцкий из хижины, сел на корабль, дальше поплыл. Но далеко он не отплыл опять сошел на берег и по тропе пошел. Эта тропа кому-то недоступная, а кто-то должен знаки знать, а кто-то сам идет, как будто кто его ведет. Так этот тысяцкий и шел - как будто кто ему указывал, он сам потом об этом говорил тому, кто тоже там бывал... А больше ничего он не рассказывал нельзя! Но, думаю, там было так: вот он пришел, вот попросил... а меч не взял, ибо смекнул, что не к добру дается этот меч. Но разве можно обмануть судьбу? И потому, вернувшись к кораблю, он и действительно, как и просил, увидел, что лежит на берегу живой и невредимый мальчик, которого никто, даже родная мать не отличила бы от ярлича... но рядом с мальчиком лежит тот самый меч! Который смог поднять один лишь тысяцкий, ибо ему он был. И, взявши меч и взявши мальчика, Халь... Тысяцкий! Пошел он, тысяцкий, в Ярлград. А смердич умер - в тот же день. Ему, так говорят, было видение, он утонул, спасая ярлича - и возродился в нем! А ярлич возродился в смердиче. И был на теле смердича шрам ярлича, и были в мыслях ярлича... А, что и говорить! Одно лишь и скажу: вот так, брат Айгаслав, судьба соединила их, тех мальчиков, и вот теперь поди ты разбери, кого тот тысяцкий привез тогда в Ярлград! А уж за что потом, через немалые года, тем мальчиком убит был тысяцкий, того и вовсе не понять. Но уж таков Источник. И так он исполняет обещания. И так нас боги путают! Но мы не вправе их судить, а нам дано их только чтить!

И замолчал ярл Владивлад. И я молчал. И все хотел было спросить, да не решался... И тогда он:

- А ключница? - спросил. - Так с нею было так. Сын утонул. И сына не нашли. И долго она плакала, а после как бы успокоилась. Но тут вдруг стали говорить... Ну, и пошла она в Ярлград. В терем пришла. И тысяцкий узнал ее. Она ему все рассказала. И тысяцкий, подумавши, позволил ей остаться. Потом, уже через некраткий срок, он и спросил: "Ну, что?" - "Мой. И не мой, - она ему ответила. - Но если б даже был и мой, я б все равно его не забрала. Кто я? Раба. И муж мой раб. А сын пусть будет ярличем и пусть не знает обо мне, и пусть забудет, ну а сама я никогда..." Ну, и расплакалась. И попросилась: "Отпусти! Я больше не могу!" И отпустил. Ушла. А дальше что? Того я не могу сказать, ибо рабы, они и есть рабы, их тьмы и тьмы. Да и потом на них то мор, а то набег - тогда и уведут куда-нибудь, и продадут кому-нибудь. Ну а куда, кому, того уже и я, их господин, и то не знаю. А здесь, я посмотрел, в этом селении уже лет пять нет никого. Так что могло оно быть и так, могло и сяк... Да, что и говорить, худая у меня земля! Худая, брат.