Алексей Барон - Эскадра его высочества

Результатом незаметной войны чаще всего была боевая ничья, поскольку муромцы старались извлечь выгоду именно из соперничества двух держав, считая это самой мудрой политикой и потому не давали победить ни одной из них. Только такая политика не была секретом и для послов. Иногда они объединялись, выступали совместно, и тогда добивались от Тихона крупных уступок.

Тем не менее Обенаус ничуть не сомневался в том, что проконшесс при первой же возможности с удовольствием устроит ему Ускоренное Упокоение. Конечно же, не своими руками, и конечно же, очень будет после этого скорбеть. И предстоявший визит вполне мог привести к самой примитивной ловушке. Люди великого сострадария всегда склонны к прямолинейным действиям. Там, где есть сила, нужда в какой-то изобретательности отсутствует. Что же касается морали, то от приглашения проконшесса ордена Сострадариев разило чем угодно, только не моралью.

При этой мысли померанский аристократ непроизвольно сморщил нос. Известно, что устав ордена запрещает пользоваться парфюмами. Считалось, что ароматы усиливают мирские соблазны, и с этим в общем можно соглашаться. Но за что заодно с парфюмами в немилость бубудусков впало обыкновенное мыло? Уже одно это рождало недоверие. Барон был убежден, что доверять физически нечистоплотным людям нельзя. Хотя бы потому, что неряшливость – следствие нехватки воли, а безвольные способны держать слово только до первого испытания.

Нет, Обенаус не заблуждался.

Зная все, что он знал и о Покаяне, и о ее посланнике лично, в обычных условиях осторожный посол курфюрста ни за что бы не отправился в гости к своему визави, да еще в такой неподходящий день, когда весь Муром пьянствует, отпевает да обливается.

Сложность, однако, заключалась как раз в том, что обстоятельства сложились необычные. Даже необычайные. Рисковать Обенауса заставляло политическое положение родного курфюршества, над которым нависло слишком уж много угроз.

Совсем недавно в узком горном ущелье на южной границе Поммерн не без потерь, но все же остановил нашествие из Схайссов. С ящерами удалось подписать хрупкое перемирие, которое могло продлиться максимум до следующего лета. На востоке, в вечно неспокойном Магрибе, закончилась очередная междоусобица и опять же к следующему лету драчливый эмир со скуки мог затеять набег на пограничные федеральные земли. Но главной и самой реальной оставалась угроза со стороны Пресветлой Покаяны, отношения с которой медленно, но неотвратимо ухудшались уже много лет. В итоге над Поммерном нависали опасности сразу с трех сторон. Для добросовестного дипломата в таких условиях пренебрегать малейшим шансом отодвинуть хотя бы одну из них немыслимо. Вот почему вечером все того же водообильного дня Ивана Купало, как только на Колдыбели пробило восемь, Альфред фон Обенаус, Чрезвычайный и Полномочный посол Поммерна в Муроме, подошел к глухому забору, окружавшему резиденцию Чрезвычайного и Полномочного посла Пресветлой Покаяны.

Его ждали.

Калитка отворилась на первый стук.

– Вы один? – спросил привратник вместо приветствия.

Это был угрюмый верзила в рясе, но с военной выправкой.

– Нет, – рассмеялся Обенаус. – Меня сопровождают две дюжины гвардейцев.

Привратник вытаращил глаза.

– Где? Не вижу.

– И я не вижу.

– Все шутите, господин барон.

– А вы не любите шуток, любезный?

– Зубоскальство не к лицу служителю Просветления.

– А что к лицу?

– Ну… смирение там, покорность.

– И все?

– Все, кажется.

– Как насчет любови к ближнему?

Привратник почесался.

– Ах, ну да. И это самое тоже. Любовь, стало быть. К ближайшему. Это вы правильно напомнили, – сказал верзила и вдруг протянул обе руки:

– Вашу шпагу, господин барон.

Обенаус оторопел.

– Шпагу? Это еще зачем?

– Да у нас так принято.

– Помилуйте! Шпага есть привилегия посла. Даже к посаднику Тихону я являюсь при шпаге. Иначе нельзя, дорогой мой. Если посла лишают шпаги, это зн?чит, что его берут в плен. И тогда могут возникнуть некоторые неприятности.

– Какие еще неприятности?

– Некоторые, – усмехнулся померанец.

– Навроде чего?

– Да вроде военных действий между государствами.

– Военные действия, – задумчиво повторил привратник.

– Вот-вот.

– Если забрать у вас шпагу?

– Именно. А как вас зовут, любезнейший?

– Обрат Сибодема, ваша милость.

– Вы твердо решили начать войну между Поммерном и Пресветлой Покаяной, обрат Сибодема?

– М… м… Я? Как это? Пока не собирался.

– Возможно, вас просил об эхом обрат проконшесс?

Привратник задумался покрепче.

– Обрат проконшесс? Не, про войну не просил.

– Не просил, значит.

– Не. Про войну я бы запомнил.

– Ну, быть может, тогда эту просьбу высказал сам господин превеликий сострадарий? Как-нибудь в личной беседе?

– Обрат эпикифор? – испугался привратник. – С чего вы взяли?

– Как – с чего? Согласитесь, начинать без ведома его люминесценция такое богоугодное дело, как война, было бы не совсем скромно. Разве нет?

Обрат Сибодема к каверзным вопросам явно не готовился. Потому добросовестно перекрестился и стал ждать помощи свыше.

Обенаус усмехнулся.

Все они боятся выйти за рамки инструкции, слуги люминесценция. У них годами отбивают охоту мыслить, вырабатывая к этому страх и отвращение на уровне рефлекса. В результате их абсолютно не смущает ситуация, когда догма противоречит очевидным фактам. Главное, чтобы была инструкция, причем простая и незамысловатая вроде сандалии святого Корзина, идола бубудусков. С инструкцией они сильны и неукротимы. Зато любая дилемма погружает их в младенческую беспомощность. Но самое ужасное для сострадариев, как и для любых фанатиков вообще, наступает тогда, когда одна инструкция противоречит другой. Тут они ступорят, булькают, пузыри пускают и страдают от нехватки воздуха пуще утопленника с камнем на шее.

Обенаус молчал, наслаждаясь ситуацией.

Сибодема пыхтел, вращал глазами и чесал затылок. Неизвестно, сколько еще продолжались бы мучения честного привратника, если б с затемненного крыльца посольского особняка не послышалось деликатное покашливание. Потом прозвучал еще и голос. Добрый такой. Тихий. Проникновенный. Сострадающий.

– Обрат Сибодема! Будь добр, пропусти господина барона вместе со шпагой.

Привратник с огромным облегчением вытер лоб и отступил в сторону. Выбирать между войной и миром теперь предстояло не ему.

А с крыльца спустился сам обрат проконшесс. Он учтиво поклонился гостю.