Михаил Савеличев - Иероглиф

Выбравшись, словно из трясины, из гудящей толпы народа, Максим пересек мертвую зону и подошел к совещавшимся. Внимания на его появление не обратили, продолжая в том же духе игру в подглядывание, маскируя ее под серьезный разговор. Максим не стал ничего расспрашивать, отошел в сторонку, прислонился спиной к холодной стене дома, оперся мокрым затылком о штукатурку, закрыл глаза и попытался заново собрать расплескавшуюся по всей голове боль на ее старое место — в алюминиевую мисочку в оснований черепа.

Ртуть страданий наливала его тяжестью и жаром, отчего намокшая косичка и шнурок моментально высохли, язык сам собой прижался к небу, в ушах загудело, и Максим заснул. Голова-предательница тотчас же упала на грудь и, если бы не уперлась подбородкам в твердую поверхность бронежилета, то, наверное, повисла бы вниз теменем, безвольно и жалко. Тщательно собираемая боль вновь брызгами разлетелась внутри нее, и все надо было начинать по-новому.

Максим вздрогнул и проснулся — за эти несколько мгновений ему привиделось, будто он срывается с карниза какого-то высотного дома, каких уже давно не существовало в природе. Какой черт его дернул на него вылезти, а затем свалиться, он не уловил, но в кровь поступила немалая доза адреналина, и он немного взбодрился. Один кошмар заменяет две чашки кофе. Его приключения духа за это время никто не заметил, и он от скуки решил заглянуть за флажки на загадочное место, вокруг которого были стянуты войска, милиция, интеллектуалы-следователи и аналитики, «Черные акулы» и даже все Общество бумажных человечков.

Не отрываясь от спасительной стены, Максим пододвинулся к самому краю дома, осторожно, словно над пропастью, переставляя ноги, ощущая, что плащ на спине трется и цепляется за выступы и трещины фасада, и от штукатурки отщепляются более и менее крупные частички и с тихим шелестом падают вниз на асфальт.

Упершись на уровне пояса в обвисшую веревку и металлическую стойку, которая ее поддерживала, расположенные в десяти сантиметрах от заветного края, Максим продолжил свое движение, придерживая рукой круглый набалдашник, чтобы железка не свалилась, увлекая за собой остальные десять-двенадцать подставок, потянулся к самому краю, откуда боковым зрением уже можно было различить торец соседнего дома с обрешеченными на первом этаже окнами и широкой ржавой пожарной лестницей, начинающейся в двух метрах над землей.

И почти до этого самого уровня каким-то пьяным маляром грубо ошкуренный временем дом, напоминающий здесь ободранный труп с бледно-красными — мышцами кирпичей и сероватыми связками сухожилий, был выкрашен ржаво-бурой грязью.

Примерно до высоты человеческого роста маляр трудился на славу — не оставляя ни пятнышка незакрашенной стены дома и не обращая внимания на то, что попадалось ему под кисть — сама стена, измятая дырявая жестяная труба или стекла узких, как порезы, окон, через которые и без решеток было бы затруднительно проникнуть в квартиры.

Затем, то ли устав, то ли не дотягиваясь на ту высоту, то ли еще выпив, он стал уже небрежно махать своей кистью, оставляя над ровно закрашенной полосой дикие, неряшливые разводы, отдельные вертикальные и горизонтальные линии, похожие на хвосты комет, словно испытывая — на какую высоту он сможет дотянуться своим инструментом с длинной, как у швабры, ручкой, и на какую длину простирается мазок приемлемой насыщенности по цвету, без опускания этой кисти-швабры в ведро с очень жидкой краской.

Дальше верх усеивали большие и мелкие пятнышки — маляр дошел до ручки и стал использовать кисть точно так же, как когда-то «дембеля» использовали для получения звездчатого эффекта на залитых черной тушью листах «дембельских» альбомов обычную зубную щетку, окуная ее в гуашь и затем равномерно потряхивая над картоном, чтобы разноцветные капельки, словно метеориты, срывались с нейлоновых волосков и, шелестя, падали на этот эрзац ночных небес.

Максим, не отрываясь от стены, повернул голову направо настолько, насколько это позволяли сделать шея и плечо, в которое он уткнулся подбородком. Очки пришлось опять спустить на кончик носа, чтобы лучше осмотреться и осознать, что краска, которую он принял за бурую, очень явно отдает красным. Натянутый поверху навес, отяжелевший от большой лужи, собравшейся в его центре, но все еще трепыхающийся по краям от порывов ветра, ставшего очень нервным от зажатости в этом узком колодце, не позволял дождю плевать в лицо Максима, и его воспаленные глаза в кои-то веки за эту дождливую непогоду могли во всех подробностях рассмотреть творившееся в переулке.

Оказывается, трудяга-маляр, не удовлетворившись стенкой противоположного дома, покрасил еще и асфальт, и железную сетку, зачем-то перегораживающую арку, и, как сначала предположил, а потом удостоверился в этом Максим, осторожно мазнув там указательным пальцем, — стену дома-близнеца к которому он прижимался.

Такое трудолюбие производило впечатление, а новый колер данного закутка должен был оказать неизгладимое воздействие на ни в чем не виноватых ранних случайных прохожих, которые и позвонили в милицию. А чуждый эстетству милицейский патруль, примчавшийся через пару часов по вызову, зевая и матерясь, по полному достоинству оценил малярные и, как потом оказалось, — хирургические, изыски, со страху и спьяну стал вызывать все имеющееся в городе и правительстве высокое начальство, не-соображая даже — конкурирующая ли это контора, или дружественная.

Под застывшим шершавым слоем коросты палец-Максима обнаружил еще вязкий и почему-то теплый пласт краски, которую он подцепил и поднес к глазам. Так, в первоначальном цвете он не ошибался — густо-красный, прямо на глазах от воздуха, ветра и влаги переходящий в черный. Максим кончиком языка попробовал это. Да, странные нынче пошли маляры — красят по ночам, красят не только стены, но и асфальт, а вместо краски, водоэмульсионной или там, в крайнем случае, мастики, используют… Максим еще раз лизнул испачканный палец, проверяя себя. Да, это была кровь.

Сплюнув и вытерев большим клетчатым платком сначала язык, а потом палец, Максим теперь все внимание перенес с окраски на убранство этого странного места. Будь здесь ночью настоящий маляр, то после него, наверное, остались бы пустые и початые банки из-под краски, лака и ацетона, испачканные ведра, в которых он смешивал их, добиваясь нужного колера, консистенции и объема для окраски намечаемых площадей, замызганные рукавицы и бумажные шапки, свернутые из старых пожелтевших газет, слипшиеся и не подлежащие отмыву в бензине кисти всех размеров и форм, связанные узлами веревки и обломки ДВП, на которых проверяли качество и цвет получившейся смеси. Нынешний умелец, учитывая специфику используемых им компонентов, также оставил здесь полный бардак из подручных материалов.