Р Подольный - Четверть гения

И именно эти безответные поклонники служили трем друзьям лучшим доказательством того, что не просто память нужна шахматисту, что знаний одних для победы в игре недостаточно. На то ведь она и игра...

...А Михаил Федорович был кандидатом в мастера и руководил шахматным кружком во Дворце пионеров.

Он, впрочем, был скорее похож на вождя штангистов или боксеров. Лицо и шея из шероховатого кирпича, плечи из железа, чувствовавшегося даже на глаз под пиджаками любого покроя.

Только врожденная стеснительность и перешедшая меру доброжелательность не дали ему когда-то стать боксером мирового класса.

В кружке поговаривали, что, узнав именно его историю, написал Владимир Высоцкий слова для своей песни о боксерах:

Бить человека по лицу;

Я с детства не могу.

Радость свою выражал Михаил Федорович не громогласно, а бережно, полушепотом, точно боясь растерять.

- Нет, ребята, что делается - глазам не верю.

И было чему радоваться. Пятиклассница, дитятко неразумное, пигалица била в турнире одного за другим маститых четырнадцатилетних второразрядников.

И на каждом занятии кружка появлялись трое парней явно не школьного возраста. Они приходили, но в шахматы не играли. Только стояли или сидели как можно ближе к столику пятиклассницы. И как только кончалась очередная партия, хищно накидывались на запись.

Это все было бы лишь странно, и не больше, особенно если учесть, что один из тройки приходился Алле- старшим братом. Невероятное начиналось дальше. Три болельщика девочки не расставляли на доске фигуры, опрокидывая их в спешке, не тыкали Аллу носом в ошибки, не хвалили ее за удачи, как полагалось бы. Просто расставляли молча вдоль записи вопросительные и восклицательные знаки. Потом заставляли читать запись с листа, не пользуясь доской. И варианты просто называли вслух сокращенной нумерацией.

Аллочка, высокая для своего возраста, чуть сутулая девочка с густыми прыгающими бровями (даже на фотографиях одна из них обязательно оказывалась выше другой), треугольной челочкой на лбу и слегка выступающими скулами, покорно слушала и вполголоса отвечала. Время от времени Михаил Федорович не выдерживал зрелища этой пытки, подходил к друзьям, объяснял, что надо смотреть позиции на доске, тогда легче найти свои ошибки.

Его обычно вежливо слушали, изредка осторожно вздыхали. Аллочка до возмущения правдивым голосом говорила, что ей совершенно не нужна сейчас доска, Михаил Федорович начинал объяснять, почему, и как, и до какой степени важно и удобно видеть фигуры в натуре, а не в воображении. Ведь она учится, учится на своих ошибках!

Только однажды самый высокий из трех юношей мягко сказал, крутя в пальцах кончик молодого задорного уса:

- Простите, то ли Бисмарк, то ли Талейран говорил, что лишь дураки учатся на своих ошибках; он же предпочитает учиться на чужих. Вот так. Да и не должно Алле быть легче; пусть ей будет тяжело!

- Да ведь для того и существует теория, чтобы знать ошибки чужие, возразил Михаил Федорович, - но нельзя подменять практику одной теорией; теория без практики... А зачем человеку должно быть тяжело? Человеку должно быть легко.

Парни поспешили согласиться с Михаилом Федоровичем. Он заметил краем глаза и не без удовольствия, как один из них ткнул тайком высокого кулаком в бок, предварительно тихонько чертыхнувшись. Приятно все-таки остаться победителем в споре...

Но потом Карл на правах старшего брата категорически заявил, что пока запрещает Алле заниматься теорией.

И в конце концов во время одной партии Михаил Федорович не выдержал. "Боже мой, как эта девчонка разыгрывает дебют. Что, ей трудно заглянуть в учебник?"

Нет, он этого не потерпит. Турнир турниром, победы победами, а кодекс кодексом, однако он чувствует себя обязанным вмешаться. Дайте только кончиться партии.

- Сдаюсь, - сказал двенадцатилетний перворазрядник, недавняя гордость кружка, и прикусил губу.

- Девочка, девочка, - заторопился Михаил Федорович, - давай-ка поглядим, как ты разыграла дебют. Ведь уму непостижимо...

И тут, как он потом многим рассказывал, произошла неслыханная вещь.

Между ним и девочкой кинулись, разделив их, трое здоровенных парней.

- Собирайся, собирайся, сестренка, мама ждет! - торопил один из них.

- А скажите, пожалуйста, Михаил Федорович, куда бы вы посоветовали обратиться шахматистам послешкольного возраста, если они хотят заниматься именно с вами? - крайне вежливо интересовался второй.

- Что вы думаете о встречах Алехина с Таррашом в нью-йоркском турнире шести? - настойчиво допрашивал третий.

И уже когда Аллочка исчезла за дверью, Михаил Федорович услышал мрачное:

- Большая просьба не разбирать с ней партии. Ни ее, ни чужие. Всю теорию мы берем на себя. Впрочем, хотите принять участие в эксперименте?

- Каком?

- Мы решили в полтора года сделать из Аллы мастера.

- А кто поручится, что перед нами не случай врожденной шахматной талантливости? - по-детски надув губы, мрачно спросил Тихон год и два месяца спустя, когда друзья вернулись с последнего тура женского первенства столицы. Тура, в котором Алла закрепила за собой звание мастера.

- Но я же вам говорил, что она до двенадцати лет не занималась и не интересовалась даже шашками! - возмутился Карл.

- Даю справку, - заговорил Леонид, - то ли Нимцович, то ли Тартаковер... нет, нет... ага! Акиба Рубинштейн познакомился с шахматами в восемнадцать лет по учебнику на древнееврейском языке. Попав в большой город, зашел к местным шахматистам, которые продемонстрировали гостю, до какой степени он не умеет играть в шахматы. Он исчез - засел дома за книги, а когда появился вновь вызвал на поединок чемпиона города и показал ему, кто из них сильнее.

- Вот видите? Рубинштейна же никто специально не воспитывал! Но хуже другое, - Тихон хлопнул рукой по столу, - представьте себе, что Алла не шахматный гений, а гений вообще, только прорезаться он должен был попозднее; мы направили ее дар в шахматное русло. А если она была рождена, чтобы создать единую теорию поля, или новую "Войну и мир"? Или...

- Женщина-то?! - вырвалось у Карла.

- Даю справку, - меланхолически заговорил Леонид, пренебрегая предыдущей репликой, - лиц с художественным и научным талантом особенно сильно тянет к шахматам. Известны скрипачи-виртуозы, композиторы и художники, у которых приходилось отбирать шахматы, чтобы заставить заниматься "делом их жизни".

- Ничего, - Карла все это не смущало, - ты слышал про Филидора, Тихон?

- Слава богу.

- Кто это был?

- Шахматист. Великий.

- Ага! А он еще был композитором. И очень видным. А помнят его лишь в одном качестве. Так что же важнее оказалось: шахматы или музыка?