Анджей Сапковский - Воронка

Я послушал.

"Я видел сон!" - вдруг крикнул Мартин Кениг, а толпа, собравшаяся перед фабрикой Интернешнл Харвестер в Урсусе, орала и ревела. "Я видел сон!".

Стрельба затихла, только хлопнуло несколько случайных выстрелов, грохнула где-то мина, пролетел вертолет. А потом утихло все. Весь город. Был только Мартин Кениг и толпа, собравшаяся перед Интернешнл Харвестер.

"Я видел сон, и в сне этом пришел день, день истины! День, когда понятной и ясной для всех истиной стало то, что все мы братья, что все мы равны! День, когда мы поняли, что нет никаких границ, что границы - это не что иное, как черточки на ничего не значащих листках бумаги! День, когда мы отвергли от душ наших яд ненависти, которым нас поили многие поколения! Так вот, братья, такой день близится!"

Толпа шумела, орала. Кто-то хлопал в ладоши. Кто-то пел "Мы все преодолеем". Кто-то скандировал: "Юден Раус". Кто-то свистел.

"Я видел сон, и в моем сне мир этот наконец стал божьим царством на земле! Я видел сон и воистину говорю вам, братья: это был пророческий сон! В моем сне люди всех цветов кожи, вероисповеданий, убеждений и национальностей протянули друг другу руки и пожали их! Все они стали братьями!"

Над парком все еще курился дым, но казалось, дым этот стал редеть, словно его сдувал умноженный эхом голос Мартина Кенига, гремящий из динамиков стадиона с ничего не значащим названием, в парке с ничего не значащим именем. Над городом с ничего не значащим именем внезапно блеснуло солнце. Так мне показалось. Но я мог и ошибиться.

"Я видел сон!" - крикнул Мартин Кениг.

"Я видел сон!" - отвечала ему толпа. Но не вся. Кто-то пронзительно свистел.

"Вон!" - выкрикнул внезапно кто-то. - "Вон, на Кубу!".

"Нам говорят, - кричал Мартин Кениг, - что вот настала эра свободы, всеобщего счастья и благосостояния. Нам приказывают работать, есть, спать и испражняться, нам приказывают поклоняться златому тельцу под музычку, которой забиты наши уши! Нас опутали сетью заповедей, запретов и приказов, которые должны заменить нам совесть, разум и любовь! Они желают, чтобы мы стали скотиной, довольной огражденным пастбищем, скотом, радующимся даже связавшему нас проводу под напряжением! Нам говорят о любви к ближнему, но призывают к крестовым походам! Нам приказывают убивать, приговаривая при этом: "Dieu le veult". Нас окружили границами, проходящими через наши города, наши улицы и наши дома. Границами, что пересекают наши души! Но мы говорим: Хватит! Мы говорим: Нет! Ибо я видел сон! Сон о том, что эра ненависти уходит в прошлое, о котором никто не вспомнит! Что идет новая эра, Эра Исполнения Мечтаний!

Толпа ревела.

"Я видел сон! Я видел..."

И вдруг Мартин Кениг замолк, а динамики взорвались единым напуганным криком массы людей; что-то треснуло, и у самого микрофона кто-то закричал: "Господи", а другой заорал: "Врачааааааа!".

И вновь в динамиках что-то треснуло.

"Стреляли оттуда, оттуда... с крыши..." - прокричал кто-то трясущимся, рвущимся голосом.

А потом стало тихо.

Тишина была в приемничке Индюка и в Парке Короля Собеского. Подозреваю, что было тихо и на площади перед фабрикой Интернешнл Харвестер в Урсусе.

После длительного молчания приемничек снова начал играть, играть фортепианную музыку. Какое-то время ноктюрн еще звучал в динамиках стадиона Остмарк Спортферайн, но Индюк оборвал провода и играть продолжал только его микроскопический приемник.

Анализа не плакала. Она сидела, опустив голову, в полнейшем молчании, а потом уставилась на меня. Она глядела долго; было ясно, что она хотела что-то спросить. Индюк тоже молчал и тоже глядел на меня. Может, и он хотел о чем-то спросить.

Но не спросил.

- Шшит, - только и сказал он.

Я не стал комментировать.

- Ноу фьюче, - добавил он через какое-то время.

Я и это не стал комментировать.

Мы еще немного посидели в воронке. Вокруг царило спокойствие. Умолкли двигатели улетевших литовских вертолетов, вой машин скорой помощи и крики патрулей, прочесывающих северную часть парка. Непонятно когда сделался вечер.

Мы вылезли из воронки. Было тихо. Дул спокойный вечерний бриз, освежающий, будто, как вам сказать, как "Ойл оф Юлэй" с рекламы. Мы пошли, обходя трупы, горящие автомашины, дыры в асфальте и битое стекло.

Перешли по мостику через Черную Ганчу. Речка, как нам показалось, воняла этим вечером сильнее обычного.

Макдональдс работал.

На улицах было пусто, но изо всех окон мы слышали MTV, Джукбокс и Радио Москва. Группа "Эйприл, Мэй, Дикей" исполняла свой последний хит с альбома "Болезнь разума".

Привет! Мы приветствуем вас

Дети прошедших дней

Идущие курсом на смерть

В клочьях света, прозрачные и бледные

Привет вам!

Распрощались мы на Новом Рынке. Много не говорили. Нам хватило обычных "До завтра", "Пока", "Арриведерчи". И ничего больше.

На моей улице тоже было пусто. Новаковский уже успокоился и играл на пианино Брамса - громко, словно желая заглушить МТВ, оравшее из соседних квартир.

Привет!

Наконец ты пришел

Минута в минуту

Привет тебе, долгожданный век

Век Ненависти!

И больше в этот вечер уже ничего не произошло.

Впрочем, нет. Уже в сумерках начался дождь, и вместе с каплями воды с неба посыпались тысячи маленьких зеленых лягушек.

А больше ничего.