Нина Катерли - Сенная площадь

"Успокоится, тогда и поговорим", - решил Лазарь.

Но Фира не успокоилась. И вот в Новогоднюю ночь, сидя за накрытым столом, она при свекрови официально заявила мужу, что намерена с ним развестись из-за несходства характеров и политических убеждений.

Роза Львовна сразу сказала, что у нее болит голова, и она идет спать. А Лазарь выслушал следующее:

- Это счастье, что у нас нет детей, хотя я знаю, что вы с матерью за глаза всегда меня за это осуждали. Развод мне нужен немедленно. Мы с тобой чужие люди. Слабых не ругают, их жалеют, но мне жалости недостаточно, мне, для того, чтобы жить с человеком, нужно еще и уважение, в его нет.

Тут Лазарь тихо спросил:

- Ты меня больше не любишь? У тебя кто-то другой?

- Не люблю, - отрезала Фира, - а есть другой или нету - в этом случае, какая разница? Твоя приспособленческая позиция мне не подходит. Я считаю: кто не хочет ехать _д_о_м_о_й_, тот пусть идет работать в ГБ!

- Можно утром? А то сейчас ГБ, наверно, закрыто, - спросил Лазарь, машинально откусывая от куриной ноги.

- Вытри подбородок, он у тебя в жиру, - с отвращением сказала Фира. Я ухожу. Возьму пока самое необходимое.

Она вышла из-за стола, и через пять минут Лазарь услышал, как хлопнула дверь - видно, самое необходимое было собрано заблаговременно.

Лазарь подвинул к себе фужер с недопитым шампанским, налил туда водки и медленно, не чувствуя вкуса, выпил. Выпил, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел на часы.

"Пол-второго. Куда она? Впрочем, транспорт работает всю ночь".

6

Бодрова Тоня Новый гол, почитай, и не встретила: забежала в одиннадцать часов к Семеновым, посидела, поздравила всех с наступающим, оставила Валерку, как договаривались, до второго, - и домой. Дуся: останься да останься, а Антонине ну, ей-богу, неохота, не почему-либо, а такое настроение, решила спать лечь не поздно, чтобы утром выглядеть, как человек. Потому что Анатолий точно сказал: зайду первого днем. Ему вообще-то верить не больно можно, бывало и раньше, обещает: жди, а сам не явится, но в этот раз другое дело, в этот раз чего ему врать, как ушел тогда, еще в августе, она за ним не бегала, не звала, хотя и знала: с Полиной живут плохо - пьянка каждый день, а после пьянки - драка.

Тридцатого вечером встретились в булочной, Антонина сделала вид, будто не признала, отвернулась, берет "городскую", а руки, как не свои, уронила булку на пол, пришлось платить - кассирша там вредная, разорется, а булка вся в грязи. Только вышла на улицу, Анатолий тут как тут, за ней.

- Гражданочка, извиняюсь, не знаете, сколько время?

Больше четырех месяцев Антонина каждый день, да не по одному разу, все представляла себе, как это будет, как они увидятся, и решила вести себя не грубо, но так, чтоб он понял - гордость и у нее есть. И, если она тогда выла, как ненормальная, и чуть не за ноги его хватала, только чтоб не уходил, то теперь с этим уже все, и перед ним, как говорят, другой человек. Пусть подозревает, что у нее кто-то есть, пусть не думает.

Но получилось по-другому. Про гордость она забыла, стала болтать какие-то глупости, мол, как живешь, а он, - нерегулярно, - говорит. - Что же нерегулярно-то? У тебя жена молодая. А он: - во-первых, она мне жена только для прописки, а, во-вторых, ты на ее рожу погляди, одно слово сзади пенсионерка, спереди пенсионерка. Антонине бы сказать, что некрасиво так - о женщине, а она наоборот: лицо, - говорит, - можно и полотенцем прикрыть, а дальше такое сказала, что и вспоминать неудобно. Главное, говорит, сама чувствует - не то, не так надо с ним разговаривать, а остановится не может, вот и верно, что язык без костей. А Анатолию, кобелю, нравится, хохочет, доволен, боялся небось, что Антонина будет скандалить, а чего ей скандалить, хотела бы, еще летом морду бы Полине начистила, далеко ходить не надо, в одном дворе живут.

Что-то еще говорил Анатолий, - хорошо, дескать выглядеть стала, поправилась, Антонина, вроде бы, отвечала, что надо, а сама только думала - сейчас ведь уйдет, вот сейчас - попрощается и все, и опять только жди, да гляди в окно - не идет ли мимо, и опять жди, и ночи эти проклятые, когда такое, бывает, приснится, что утром вспомнишь и в жар кидает.

А он вдруг: чего же на Новый год не приглашаешь?

- Так ведь, Толя, Новый год - семейный праздник, в кругу семьи. Как тебя Полина отпустит? Или ты с ней вместе ко мне собираешься?

"И что это я говорю? Вот теперь-то он и скажет - шутка, мол, привет семье, до новых встреч, чаю, бомбина!"

- Нет, конечно, смотри сам. Если хочешь, заходи. Хоть в Новый год, хоть первого.

- Первого? Порядок. Если не прогонишь, приду в два часа, готовь пол-банки.

Вот, так и договорились. Придет. Чего ему врать, сам предложил, не напрашивалась. Придет.

Комнату свою Антонина, конечно, вылизала, себе купила новое платье цвета морской волны и приталенное. Это ведь еще надо найти - пятьдесят второй размер и по фигуре, у нас на полных шьют, как на старух, мешки, а не платья, даже обидно.

Тридцать первого сбегала к знакомой парикмахерше, сразу после гимна. Зато первого к часу дня была уже готова - платье, как влитое, на груди кулон, колготки, правда, порвала, когда натягивала, потому что импортные. У заграничных баб не ноги, а палки, а у нас ноги фигуральные, вот и тесно. Ну да ничего, подняла петлю, сойдет.

Потом накрыла на стол. Скромненько, не очень, чтобы очень, потому что не покупать она мужика собирается за какую-то ветчину или икру. Поставила огурчики соленые, шпроты, "еврейский" салат (Роза Львовна научила: творог, чеснок мелко порубить, зелень - можно укроп, можно петрушку) ну и там сыр, колбасы "Советской" твердокопченой триста грамм, у себя в магазине выпросила. Сволочи все же Катька с Валентиной, как надо что из бакалеи, так "Тося" да "Тося", и она им конечно все оставляет, а у них вечно по сто раз проси, унижайся...

Короче говоря, стол получился не то, что богатый, но приличный. А водки, как просил, купила пол-литра. И хватит. Это с Полиной они пускай пьянствуют, Тоня не Полина, что раньше было, то прошло. и вспоминать нечего.

В холодильнике, конечно, была еще "маленькая" и две бутылки пива на запас, но это - как получится.

Анатолий пришел точно в два. Снял в передней пальто, и Антонина даже обалдела, никогда таким его не видела. Костюм цвет беж, галстук весь переливается, волосы курчавые, а она уж забыть оказывается, успела, какие у него красивые волосы.

Пошли в комнату. Антонина говорит:

- Ну, ты даешь. Прямо, как из загранки.

А он хохочет:

- Это ты прямо в точку, костюм у меня импортный, маде ин Поланд. Ну, что видела костюмчик? Больше не увидишь.

Снимает пиджак, вешает на стул, галстук туда же, и - за брюки. Антонина села на оттоманку и молчит, что говорить, не знает. Он брюки снял, хохочет, как чокнутый: