Сергей Байбара - Цветы на камнях

Орда дикарей остановилась. Узкое пространство лишило их маневра. Всадники закружились на одном месте, открыли ответный огонь… Вожак даже успел выстрелить из гранатомета. Заряд взорвался о каменное высокое ограждение, из-за которого вели огонь защитники поста.

Со стороны заставы громыхнул ответный гранатометный выстрел. Падали на землю израненные, искалеченные кони, — рядом с трупами своих хозяев. Ревели раненные дикари. Оставшиеся в живых попробовали рассредоточиться, но места для маневра на узкой дороге не было.

Громыхнула звучная очередь автоматического гранатомета. Ухнул оглушающий танковый выстрел. Новые огненные цветы смерти, сотрясая землю, один за одним, расцветали на разбитой дороге, превращая нападавших в кровавое месиво. Грянул еще один выстрел из танковой 120-миллиметровой пушки, и скачка последних диких горцев закончилась.

Бой закончился. Погасли прожектора. Небо светлело, скоро рассвет. Кто-то выстрелил в небо осветительную ракету, и яркая, искрящаяся звездочка повисла над дорогой. Стало совсем светло. На дороге перед заставой осталась лишь куча изуродованных тел, лошадиных и человеческих, откуда еще доносились предсмертные хрипы и стоны. И с каждым одиночным пистолетным выстрелом стоны постепенно затихали.

— Эй, зачем ты патроны тратишь попусту?! У тебя дома что, точильный станок стоит?! — возмутился Мераб, солидный, плотный мужчина с неимоверно длинными усами, — командир заставы. — Неужто кинжалом дорезать нельзя? У тебя на что такой кинжал длинный? Жену гонять по дому?

— Мою жену в покое оставь, ладно?! — ответил Тенгиз. — Дедовский металл об этот мусор марать еще…

— Расточительный ты, Тенгиз. Патроны, это же сейчас живые деньги. Так на достойную старость никогда не накопишь.

— Мераб, если хочешь, можешь оставить нам компанию, — поддержал Тенгиза 29-летний Джумбер, уроженец Сурами. — Из укрытия советовать все мастера!

Он, Тенгиз, и еще двое бойцов ходили по недавнему полю брани, осматривая поверженных врагов, подбирая оружие, добивая еще живых. Метрах в десяти от них за камнем залег Джо Бильбахер, уроженец Аризоны, держа дорогу под прицелом своей СВД с ночным видением. Мало ли что еще оттуда появится!

— Вот я тебя забыл спросить! — вскрикнул Мераб. — Эй, Джо! Ты там хоть что-нибудь видишь в свою оптику?! Джо, все о, кей?

— Ага, сейчас он тебе ответит! — послышались смешки с разных сторон. — Он же до сих пор, кроме «гамарджоба» ничего не знает!

— Гэмэджоуба, — послышалось в ответ от американца. — Ит с оу кей!

Тенгиз промолчал. На самом деле, он просто не мог заставить себя хладнокровно добить врага саблей. Противно как-то… Все-таки пулей сподручнее.

Подобрав оружие дикарей, они вернулись к своим.

— Мои деньги… Сам разберусь… — бросил он командиру.

Погодные условия в течение суток изменялись от невыносимой жары до весьма чувствительного холода. Поэтому каждый боец имел с собой два комплекта одежды, — дневной и ночной. Плюс противогазы и грязно-зеленые костюмы ОЗК в придачу. Почти все патрульные были одеты либо в потертый армейский камуфляж, либо в полинялые, латанные-перелатанные свитера и спортивные куртки. Не красиво, зато удобно. Тенгиз был облачен в теплый, кофейного цвета свитер, американские солдатские штаны, заправленные в высокие армейские ботинки, и вязанную шапочку.

Бойцы посмотрели на трофейные стволы, разложенные на армейской плащ-палатке. Пять АК-74, шесть пистолетов, четыре винтовки М-16, гранатометы «Муха», «Вампир», пять гранат, запасной выстрел к гранатомету. … Еще одна вариация «Калашникова» с дополнительной рукояткой под цевьем, Похоже, иностранная. Такие Тенгиз никогда еще не видел.

— Что это? Вроде, на «Калашников» похоже.

— Кто его знает? Видно, из Европы, или Америки. Солидно, солидно! Мы сегодня богачи! — подытожил Мераб под одобрительный смех товарищей.

— А кто это такие были?! — спросил юный парнишка в круглой шапке. Звали его Давид.

— Кто их разберет, — пожал плечами Тенгиз. — Вроде, люди, а, вроде, и не люди. Морды у них, а не лица. Как у зверей.

— Наверное, последствия облучения, — предположил Нугзар, бывший портовый рабочий из Батуми. — От радиации и человеческий облик потеряли, и озверели заодно. Идите, братцы, к костру.

— Эй, Давид, ты гильзы все собрал?! — переключился Мераб на самого юного члена группы.

— Нет, дядя Мераб, — спохватился мальчик. — Я сейчас… Он засуетился, поднимая стрелянные гильзы со дна траншеи и складывая их в деревянную коробку.

— Идите, идите. Чай давно готов.

Тенгиз поежился от холода, закутавшись поплотнее в бушлат. Он посмотрел на дорогу, уходящую в горы. За десять лет она пришла в полную негодность. Проехался бы он на своей «Ниве», — через километр пришлось бы амортизаторы менять. Он вздохнул, с грустью вспоминая свою «ласточку», кормившую его и его родителей, пока не началось все это. О родителях лучше не думать. Они остались в Тбилиси, а в тот день, когда над столицей взорвалась бомба, мама собиралась на рынок.

— Тенгиз! Ну чего стоишь, чай стынет! — подозвал его Мераб. Тенгиз снова вздохнул и побрел к костру. Там было тепло, там не был властен ледяной пронзительный ветер, там были его друзья. А дома его ждут жена и дочка.

— Холодно сегодня ночью было, — сказал Джумбер. — Хорошо хоть без ветра.

— Да, нынче ночами холодно. На воде лед появляется. Зато днем жарко будет!

— Эй, янки! — крикнул Мераб. Джо! Гарри! Абрахам! Идите сюда!

— Заняты они, — ответил оставшийся в траншее у пулемета Гаджимет, уроженец Дагестана с черной повязкой на лбу. Пошли полосу минировать.

— Так, а чего мне не сказали?! Им же свет нужен! — Мераб достал из-за пояса ракетницу, выстрелил в воздух осветительной ракетой.

— Да ладно, и так светает уже.

— Тенгиз, ты чего загрустил, — спросил Мераб, нацедив в алюминиевую кружку ароматной жидкости.

— Мать вспомнил. Отца, — тихо ответил Тенгиз.

Старший ничего не сказал, только похлопал его по плечу.

— Понимаю…Бери чай. Остынет.

Тенгиз усмехнулся. Чай…Травяная настойка. Настоящего чая теперь днем с огнем не сыскать. И вина, настоящего, домашнего. После войны климат в центральной Грузии изменился. Воздух стал более сухим. Дожди стали выпадать реже. Зимой столбик термометра падал, бывало, до двадцати — тридцати градусов мороза. А ночью, бывало, и до сорока. Заморозки начинались уже в конце сентября. Виноград выращивали теперь только в специально оборудованных оранжереях, а бутылку настоящего вина мог себе позволить не каждый. А под гордым названием «вино» у людей все чаще фигурировала яблочная или грушевая самогонка.