Джек Вэнс - Вист: Аластор 1716

Кто-то оставил на столе журнал «Дальновидец». Джантифф рассеянно перелистал пару страниц; в глаза ему бросился заголовок:

Корреспондент «Дальновидца» побывал в Унцибале, многолюдном приморском мегаполисе. Там он обнаружил динамичное сообщество, движимое оригинальными философскими стимулами. Цель аррабинов — удовлетворение человеческих стремлений в условиях досуга и достатка. Как им удается это чудо? Посредством радикального пересмотра традиционной системы ценностей. Делать вид, что при этом все обходится без трудностей и напряжений, значило бы незаслуженно преуменьшать достижения аррабинов, чья энергия, судя по всему, не ослабевает — они готовятся к празднованию столетия эгалистических реформ. Наш корреспондент сообщает любопытнейшие подробности».

Джантифф прочел статью с живым интересом. Вист благословлен безупречным светом неподражаемого солнца, Двона. Там — как выразился автор трактата? — «каждая поверхность вибрирует истинными, торжествующими цветами». Отложив журнал, Джантифф вышел на палубу. Звезды уже слегка переместились — на востоке всходило, отражаясь в безмятежном море, созвездие, на Заке известное под наименованием «Шамисад». Джантифф обозревал небеса, стараясь угадать: где в россыпях светил прячется чудесный Двон? Вспомнив, что в рубке лежало местное издание «Аласторского альманаха», он отправился на поиски справочника.

«Альманах» поведал, что Двон — неяркая белая звезда в созвездии Черепахи, на самом краю Панциря.[9]

Джантифф взобрался на верхнюю палубу плавучей дачи и вгляделся в ночное небо. Там, на севере, под спиралями Статора, мерцало созвездие Черепахи, и в нем — бледная искра Двона. Возможно, у Джантиффа разыгралось воображение, но ему казалось, что именно эта звезда в самом деле мерцает всеми оттенками спектра.

До сих пор сведения о планете Вист возбуждали в нем не более чем праздное любопытство, но уже на следующий день он заметил в газете объявление о проведении рекламного конкурса, финансируемого местной ассоциацией агентов космических транспортных компаний. Автору лучшей картины, изображавшей красоты Зака, ассоциация обещала оплатить проезд до любой планеты Скопления и обратно, а также предоставить триста озолей на путевые расходы. Джантифф тут же соорудил станок, приготовил палитру пигментов и набросал на холсте, по памяти, вечерний пейзаж: тростники на мелководье Шардского моря и среди них — плавучую яхту на якоре. Времени было мало. Джантифф работал с яростным сосредоточением и представил законченную работу на рассмотрение комиссии за несколько минут до истечения объявленного срока.

Через три дня Джантифф узнал, что комиссия присудила первый приз пейзажу «Вечер на мелководье Шардского моря». Его это не слишком удивило.

Джантифф подождал до ужина, и только тогда поделился новостью с родителями и сестрами. Тех в равной степени поразило как то, что мазне Джантиффа кем-то придается какое-то значение, так и влечение изготовителя оной мазни к посещению никому не известных миров. Джантифф пытался серьезно обосновать свои побуждения:

— Да, мне нравится жить дома — как иначе? Просто не знаю, чем заняться. Не могу ни на чем остановиться. Такое чувство, будто я вот-вот обернусь и замечу краем глаза что-то новое, радужное, чудесное — оно меня ждет, оно рядом! Если бы я только знал, как и куда смотреть!

Мать растерянно хмыкнула:

— Хотела бы я знать, в кого ты уродился с такими причудами!

Лайл Рэйвенсрок огорчился:

— Неужели у тебя нет никакого желания жить, как все нормальные люди? Не гоняться за радужной чертовщиной, а найти порядочное занятие, завести счастливую семью?

— Я не знаю, чего хочу! В том-то и дело. Может быть, для меня лучше всего было бы на какое-то время сменить обстановку, посмотреть, чем занимаются на других планетах. Тогда, наверное, я найду себе место, где-нибудь устроюсь.

— Ну вот! — всплеснув руками, воскликнула мать Джантиффа. — Улетишь в далекие края и будешь делать там карьеру, а мы тебя больше никогда не увидим!

Джантифф принужденно рассмеялся:

— Конечно, увидите! Я не собираюсь нигде оставаться надолго. Мне не сидится на месте, я хочу увидеть, как живут другие люди, понять, какая жизнь придется мне по душе, вот и все.

Лайл Рэйвенсрок мрачно кивнул:

— В твоем возрасте меня тоже одолевала охота к перемене мест. Но я заставил себя отказаться от этих мыслей и теперь уверен, что поступил правильно. На чужбине нет ничего такого, из-за чего стоило бы изнурять себя тоской по дому.

Ферфана наклонилась к брату:

— А какой пирог с морским щавелем мама готовит! Кто еще так поджарит браурсаки? А шишхали с чесночком?

— Придется потерпеть. И откуда ты знаешь, вдруг мне понравится инопланетная снедь?

— Ох! — поежилась Джуилья. — Всякая пакость, и названий-то не выговоришь.

Семья посидела в молчании.

— Ну что ж, — пожал плечами Лайл, — если ты твердо решил ехать, никакие доводы тебя не переубедят.

— Увидите, все будет к лучшему, — без убеждения отозвался Джантифф. — Когда я вернусь и отряхну с ног пыль далеких миров... надеюсь, все устроится и определится. И вы, наконец, сможете мной гордиться.

— Ну что ты, Джантик, мы и так уже тобой гордимся, — возразила Ферфана, тоже без особого убеждения.

Джуилья спросила:

— И куда ты отправишься? Что будешь делать?

Джантифф отвечал с деланной веселостью:

— Куда полечу? Туда, сюда, куда глаза глядят! Чем займусь? Всем на свете! Чем угодно! Главное — набраться опыта. Попытаю счастья на рубиновых рудниках Акадии. Навещу Коннатига в Люсце. Неровен час, приведется заехать в Аррабус, провести недельку-другую в эмансипированном обществе.

— Эмансипированное общество! — прорычал Лайл Рэйвенсрок. — Щебечущая стая сверкунчиков-однодневок!

— Утверждается, по крайней мере, что аррабины полностью устранили неравенство. Работают всего тринадцать часов в неделю и премного собой довольны.

Джуилья обвиняюще указала пальцем на брата:

— Знаю я его! Останется в Аррабусе, эмансипируется по уши и вспоминать про нас забудет!

— Джулька, что ты придумываешь? Об этом и речи не может быть!

— А тогда ноги твоей чтобы не было на Висте! Читала я статью в «Дальновидце». В Аррабус слетаются бездельники со всех концов Галактики — и никто никогда не возвращается.