Гарри Гаррисон - Туннель во времени

— Расскажи мне о Египте, — проговорил Атлас, искоса бросив на Интеба лукавый взгляд.

Интеб приложился к вину и причмокнул губами в знак удовольствия. Думать приходилось быстро. Не следует полагать, что этот царь, налитый белым салом словно жертвенный боров, допустил, чтобы и разум его тоже заплыл жиром. Ведь он правил морской империей уже три десятилетия. Такое бывало нечасто. Что-то он знал, о чем-то догадывался, а значит, правда позволит наилучшим образом скрыть свои мысли. Интеб не был новичком в дворцовых интригах, и его радовала возможность вновь окунуться в них после лет, проведенных среди варваров.

— Мне почти не о чем рассказывать, царственный Атлас, я странствовал и много месяцев не видел дома.

— В самом деле? Весьма интересно. Расскажи мне о твоих путешествиях.

— Они скучны, о царь: по большей части это были варварские страны.

— Расскажи же, удовольствие и интерес гостят повсюду. Терпкие вина хороши на охоте, только что убитый вепрь лучше, когда его жарят над костром. — Взгляд холодных глаз вновь обратился в сторону. — Разве мальчишки с округлыми задами не столь же хороши в диких странах? И девки с толстыми животами и большими грудями?

Подцепив кусок мяса золотой вилкой, Интеб окунул его в острый соус и принялся жевать. Придется говорить правду… ее не избежать.

— Большую часть этих долгих месяцев, царь, я провел в скалистых Микенах, выполняя повеление фараона.

— Строил им стены, Интеб, чтобы воевали с нами, атлантами?

Знает, понял Интеб, и пытается подловить.

— Нет, великий Атлас, кому же по силам воевать с Атлантидой, что правит над морями и берегами всюду, где пожелает? Разве опасно для вас, атлантов, это жалкое племя, гнездящееся на прожаренной солнцем скале? Их жалкие стены годятся, только чтобы воевать с другими ничтожными племенами, обитателями деревень. Вижу, что ты, царь, обо всем уже знаешь. У тебя глаза бога Гора.

— Не глаза, Интеб, шпионы, которых можно купить за козий помет. Ты удивишься, узнав об их россказнях.

— После великолепия твоего двора меня уже нечем удивить, — отвечал Интеб, склоняя голову. Атлас расхохотался и протянул руку к истекающему медом жареному цыпленку.

— Интеб, твоему фараону хорошо служат. Мне бы хотелось, чтобы и у меня были столь же верные слуги. — Одним движением он разодрал тушку пополам и принялся жевать. — Перимед умеет жалить как овод. — Изо рта царя вылетали кусочки мяса, мед стекал по подбородку. — Твой фараон поступил мудро, он купил царька высокими стенами и воротами, которые пришлось возводить рабам микенцев. И корабли Перимеда теперь не опасны египетским берегам.

— Но ведь они не опасны и водам, где властвует Атлантида?

— Конечно, нет. Я не сказал, что царь глуп. Потому твои труды в Микенах и не беспокоят меня. Впрочем, я не сомневаюсь, что ты хорошо омылся, оставив эту зловонную яму…

— И умастил себя благовониями, а одежду, которую запачкал среди микенцев, сжег прежде, чем предстать перед могущественным Атласом.

Оба расхохотались, и Интеб ощутил облегчение, однако продолжал держаться настороже. Там, в глубинах развалившейся перед ним жирной туши, все-таки прятался юный Атлас, кормчий и воин, и присутствие его выдавал только холодный взгляд царя. И теперь былой витязь вооружен был лучше, чем прежде, не одной силой рук: мегарон дворца источал запах интриги… слабый, но вполне различимый. Богатые купцы и судовладельцы раскинулись на каменных скамьях, покрытых подушками, возле стен зала. Над ними резвились на фресках дельфины, перед ними стояли столики с угощением… они ели и пили, громко перекликались. И были настороже. Как львы, отдыхающие после охоты, после убийства, готовы были они в любой момент прыгнуть на жертву. А пока они говорили, внимательные глаза не знали покоя, чтобы не пропустить ничего… все время возвращаясь к расплывшейся на троне возле стены туше Атласа, средоточию их интересов.

Главный писец из архивов читал царю список поступлений в царские кладовые, громко, так, чтобы слышали все. В Атлантиде не было придворного поэта, но зато писцы составляли хроники увеличения ее богатства.

— …и три кувшина, шесть котлов с треножниками, и три сосуда с вином, масло, ячмень, оливы, фиги, запас пшеницы, домашний скот, вино и мед: все это дары могучего Маттиса, купца, вернувшегося из дальнего странствия.

Упомянутый купец был могуч, похоже, своим аппетитом: когда он поднялся, то оказался круглым, как дыня. Купец склонился перед царем, тот, приветствуя, поднял свой кубок. Чтение продолжалось.

— И еще шесть сосудов для смешения вина, три сковородки, двое щипцов для очага, черпак, одиннадцать столов, пять стульев, пятнадцать скамеек.

Список казался бесконечным, и Интеб пропускал услышанное мимо ушей, тем более что и остальные внимали вполуха, лишь иногда кивая — услышав нечто необычное. Принесли пищу на красивых блюдах — последнюю перемену. Сперва была птица: какие-то обжаренные пичужки, чуть ли не на один глоток, потом пошла дичь покрупнее, а за нею звери, добытые на охоте. Теперь же море принесло свою дань: сине-черные мидии в раковинах, каракатицы в собственных чернилах, печеные мелкие рыбешки, отварные рыбины покрупнее. В этом морском королевстве рыбу ценили. Она манила — как женщины. Внимание гостей разделилось. С ними обедали и атлантки, обнаженные груди временами уже вздымались под вопрошающей лаской. Но когда рабы внесли дары моря, женщин на время забыли.

И пока Интеб внимательно разглядывал обедающих, изучал их, он вдруг понял, что и за ним самим наблюдают не менее пристально. Это был юный Темис, третий сын Атласа, сидевший справа от египтянина. Улыбнувшись в кубок с вином, Интеб ощутил, что уж и сам оказался впутан в здешние интриги.

Юный Темис был красив и знал это… Узкие бедра, широкие плечи, среди атлантов такое ценилось, и потому царевич был в узкой повязке на бедрах, высоко открывавшей ноги. На гладкой безволосой груди вздувались могучие мышцы. Но за гордой силой виделась и восприимчивость: тонкий изогнутый нос, пухлые губы говорили, что перед Интебом не мускулистый зверь, а сын своего отца. Прямые темные волосы открывали высокий лоб, их поддерживал обруч из кованого золота. Поймав на себе взгляд Интеба, царевич приподнял кубок в знак приветствия:

— Вижу, благородный Интеб, ты критическим оком разглядываешь наш двор. Должно быть, он далеко уступает сказочному великолепию и богатству Египта, к которому ты привык?

— Я успел привыкнуть к вонючему тухлому маслу и вони козьего помета. Но в моих глазах ты мог бы прочесть удивление и восхищение. Не умаляя Египта, скажу: ваш город и дворец подобны чуду. А картины на стенах изумили мой взгляд. Мы, египтяне, в искусстве своем ценим порядок, знакомые формы и узоры даруют нам отдых. Но для ваших художников мир — это море цветов, птиц, зверей, рыб… разнообразию нет конца. А гимнасты, прыгающие через быка… они, кажется, вот-вот спрыгнут вниз и примутся кувыркаться здесь среди нас, а огромный пятнистый бык тем временем поднимет меня на рога.