Оттенки серого - Джаспер Ффорде
– Тогда вы не туда сели, – заметил я. – Северный Зеленый сектор – в другую сторону.
– Чем дальше, тем лучше. Мне там уже неделю как надо быть. Не найдется ли у вас чего поесть?
Я дал ему кусок кекса с тмином, найденного на кухне, и опустил в стакан балльную монету. Незнакомец жадно слопал кекс и сообщил, что он – Трэвис Канарейо из Кобальта.
– Эдди Бурый, – представился я, – из Нефрита, Южный Зеленый сектор.
– Друзья?
Желтые нередко предлагали дружбу, обычно я отказывался. Но этот мне почти нравился.
– Друзья.
Мы пожали друг другу руки.
– А ты куда? – поинтересовался он.
– В Восточный Кармин. Местный цветоподборщик неожиданно вышел в отставку, и отец временно будет его замещать, пока не подберут кого-нибудь.
– Я тоже хотел стать цветоподборщиком, – задумчиво сказал Трэвис, теребя наклейку на коробке с банками какао, – лечить людей и все такое. Но я офисный менеджер в третьем поколении, выбора у меня не было. А почему ты едешь с отцом? Набираешься опыта?
– Нет. Я заставил Берти Мадженту изобразить слона за ланчем. Он выпустил из носа две струи молока и попал прямо в молодую госпожу Синешейку. Мне удалось доказать, что это была лишь шутка, но главный префект решил, что немного смирения во Внешних пределах мне не повредит. Понимаешь ли, Берти – его сын.
– Они дали тебе бессмысленное задание?
– Я провожу перепись стульев.
– Могло быть и хуже, – ухмыльнулся он.
И правда: мне могли поручить проверку твердости кала внутри Коллектива для диетологических исследований Главной конторы или что еще. Вот это был бы наихудший сценарий.
Я опустил щепотку чая в заварочный чайник-домик, затем поискал лимон, но не нашел. Трэвис оглянулся и достал из кармана серебряную коробочку цветоподборщика. Открыв ее, он внимательно поглядел на скрытый внутри цвет и спросил:
– Лаймовый?
На секунду я подумал было, что Трэвис хочет толкнуть меня на нарушение и тем самым вытянуть балл-другой, но он выглядел таким потерянным, побитым и голодным, что я отмел эту мысль. И потом, я уже несколько месяцев не всматривался ни в какой зеленый. Отец был категоричен, считая, что от лаймового быстро переходишь к цветам пожестче. Но он здраво смотрел на вещи. «Как только пройдешь тест Исихары, – говорил он, – можешь творить сколь угодно бежевое дело».
– Давай.
Трэвис повернул коробочку содержимым ко мне. Взгляд мой упал на успокаивающий оттенок, мышцы стали расслабляться, тревоги по поводу Восточного Кармина улетучились. Все вокруг стало казаться прекрасным, даже мелкие неприятности, которых хватало: непостоянство Констанс, например, а также то, что я никогда не увижу странной грубой девчонки со вздернутым носиком. Но у меня не было привычки всматриваться в цвет, и в голове моей зазвучал «Мессия» Генделя.
– Осторожно, тигр! – с этими словами Трэвис захлопнул коробочку.
– Прости? – Музыка тут же перестала звучать для меня.
Трэвис, засмеявшись, спросил, что это было: Шуберт?
– Гендель, – сказал я.
Раскрепостившись под воздействием лаймового, я спросил у него:
– А из-за чего тебя направили на перезагрузку?
Он ответил не сразу:
– Знаешь, почему гражданам не рекомендуют перемещаться внутри Коллектива?
Я знал об ограничениях на поездки, но никогда не задумывался, в чем тут причина.
– Чтобы прекратить распространение плесени и неуместные шутки насчет пурпурных. Мне так представляется, – сказал я.
– Для того чтобы почтовая служба не погрузилась в хаос.
– Безосновательное предположение.
– Разве? Многовековые беспорядочные передвижения оставили нам тяжелое наследство. Письма могли до бесконечности пересылаться по разным адресам, ведь они повторяли не только все твои маршруты внутри Коллектива, но и маршруты всех твоих предков.
Он говорил правду. Бурые переезжали только дважды после понижения в ранге, и письма доходили к нам за два дня. А Марена, из старинного рода, представители которого много путешествовали, с их престижным кодом СВ3, получали почту только после восьмидесяти семи пересылок – в лучшем случае через девять недель, если получали вообще.
– Система не очень, – согласился я, – но ведь она работает.
– Отнюдь. Если ты или кто-нибудь из твоих предков жили на одном месте больше чем один раз, с этого адреса почта направляется на более ранние и дальше идет по кругу. Система на три четверти занята именно пересылкой таких вот закольцованных почтовых отправлений. Понятное дело, они никогда не доходят. Но главный идиотизм в другом. Основы работы почтовой службы – это часть правил, они не могут меняться. А потому, вместо того чтобы разгрузить почту, Главная контора ограничила передвижения.
– Безумие! – воскликнул я.
Язык мой все еще заплетался от лаймового.
– Таковы правила. А правила надлежит неукоснительно выполнять.
Трэвис опять говорил правду. Между миром, основанным на цветовой системе Манселла[10], и правилами можно было спокойно провести знак равенства. Они определяли все наши действия и вот уже четыре столетия обеспечивали мир внутри Коллектива. Конечно, правила порой звучали очень странно: запрещалось использовать число, стоящее между 72 и 74, запрещалось считать овец, производить новые ложки и использовать аббревиатуры. Почему – никто толком не знал. Но это были правила, установленные, должно быть, не просто так, пусть даже мы не всегда могли докопаться до причины.
– Так что же ты такого сделал? – спросил я.
– Я работал в главном сортировочном отделе Кобальта. Я попробовал применить уловку и обойти правила, чтобы прекратить отправку писем для давно умерших получателей. Ничего не вышло, и я написал в Главную контору. Мне пришел стандартный ответ – «Ваш запрос рассматривается». После шестой отписки я сдался и поджег три тонны никому не нужных писем во дворе почты.
– Неплохой, должно быть, вышел костерчик.
– Мы потом пекли на углях картошку.
– А я, – мне захотелось доказать Трэвису, что он не один такой радикальный, – однажды предложил способ избавиться от очередей в столовой: поставить вместо одного подавальщика нескольких.
– И как все обернулось?
– Так себе. Тридцать баллов штрафа «за покушение на чистую простоту очереди».
– Надо было зарегистрировать предложение как стандартную переменную.
– А это работает?
Трэвис ответил, что да, работает. Стандартные переменные позволяли вносить в правила минимальные изменения. Взять, например, правило: «Детям до десяти лет в одиннадцать утра следует давать стакан молока и на орехи». Двести лет его понимали буквально: детям давали молоко, а потом затрещину. Но один смелый префект заметил – с величайшей тактичностью, разумеется, – что в текст, видимо, вкралась ошибка и вместо «на орехи» следует читать просто «орехи». Непреложность правила не поставили под сомнение, назвав это ошибкой переписчика, и приняли стандартную переменную. Большинство случаев обхода правил, как и принципа скачка назад, основывались именно на стандартных переменных. Еще
