Голос Вселенной 1991 № 5 - Юрий Дмитриевич Петухов
Иван вскочил на ноги. Он стоял посреди того самого садика где журчал когда-то ручеек, журчали дивные женские голоса, где сидел у заборчика вертухай-евнух. Наверху все так же зыбко колебалась и переливалась далекая-далекая пелена. Рядышком стояло расщепленное дерево – его будто разорвало изнутри. Ивану даже подумалось, может, он и сам был участником этого «расщепления». Но опять додумать до конца не удалось, отвлекли.
Иван смотрел на срастающееся на глазах дерево. А сам прислушивался к далеким голосам. Этого не могло быть! Но это было! Иван почти бегом бросился туда, вперед, на лету стараясь поймать обрывки слов.
– …и тогда они повылазили все, мать их… – рассказывала смуглянка, это был ее голос, Иван его ни с каким другим не спутал бы ни за что, низкий, грудной, – и давай за свое! Дверцу отворяют – и в морду! и в морду! Как прочухается, когтем шмырь от горла до самого низа! Да как дернут с обеих сторон-то! И все – готовенький, освежевенький! Вот так-то, бабы!
– Да ладно, хватит этих мерзостей! – подала голосок тоненькая, светленькая. – Ты будто смакуешь гадости всякие!
– Ишь, фифа какая выискалася, ишь, ты недотрога! Да я тебе щас зенки-то повыцарапываю – по-другому запоешь!
– Прекратите! Немедленно прекратите! Надоели донельзя, склочницы!
Иван узнал голос русоволосой и замер как вкопанный. Бред! Точно бред! Ее же нет в живых! Он сам видел ее отрезанную голову в шаре, в этой сверкающей сфере! Нет! От неожиданности у него чуть колени не подогнулись.
– И чего нас тут вообще держат, не пойму? – удивилась ни с того, ни с сего не видимая пока блондиночка. – Зачем?
Иван подкрался на пять метров. И все теперь видел. Женщины сидели почти на том же месте, что и прежде, почти в тех же позах, лениво брали что-то непонятное с тарелочек, из ваз, пережевывали, переговаривались, они явно скучали, старались хоть как-то развеселиться, но у них самих это не получалось.
В семи шагах сидел обрюзгший охранник, перебирал длиннющими холеными пальцами – драгоценные камни перстней переливались внутренним блеском. И заборчик был тот же, и растения, и цветочки.
Но все это Иван видел боковым зрением. Он смотрел, не отрываясь, на Лану, не мог наглядеться. Да, она была жива! И это было самой настоящей сказкой! Он был готов претерпеть еще тысячи мучений, тысячи издевательств и всего прочего, лишь бы с ней ничего не случалось, лишь бы она вот так сидела и скучала.
– Зачем, зачем, – передразнила русоволосая, – узнаешь еще, не торопись!
Смуглянка рассмеялась низким грудным смехом.
– Вон, Марта-то, дуреха, тоже все спрашивала: зачем? Да почему? Да и по какому-такому, дескать, праву? А ее взяли и увели! Вот и тебя уведут! А ты радуйся, что не выпотрошили, что живешь вон, паскудина, да цветочки нюхает!
– Кончай уже! – оборвала ее русоволосая.
Иван оторопел. Они ничего не помнили! Они все забыли! До него только теперь дошло. Это было невозможно, невероятно! Но это было.
Надо же было им рассказать, чтобы они вспомнили все, чтобы… Нет! Он остановился – поди, расскажи, объясни! И тут же все пойдет как по писанному, тут же выскочит еще один охранник, тут же завоет сиреной эта смугляночка, тут же повыпрыгивают из-за деревьев ребятки с лучеметами… и все по-новой!
– А еще говорят, что они тут сами рожать разучились, правда? – поинтересовалась блондиночка язвительно и бросила в рот целую горсть чего-то мелкого, сыпучего.
Смуглянка замахала на нее рукой.
– Поди, врут! Я не верю болтунам! – изрекла она.
Евнух-вертухай заскрежетал, заскрипел. Ему ни с того, ни с сего стало смешно. Но и он вскоре затих, так и не приподняв толстого, расплывшегося по сиденьицу зада.
Иван смотрел на Лану. И ему не хотелось уходить отсюда. Но надо было уйти. Ради себя. Ради нее.
Он резко развернулся и, стараясь не шуметь, тихо, мягко, на носках, побежал прочь.
На пути Ивану не попалась ни единая живая душа. Лишь у ручейка он остановился. Встал на колени, зачерпнул пригорошней родниковой прозрачной воды, напился. Но тут же вскочил и побежал дальше. К навесу он подбежал, когда начинало темнеть. Ничего себе, удивился почему-то Иван, и тут темнеет, и тут действуют законы цикличности?! И сразу же сделал вывод: значит, и здесь можно жить! Чтобы ни происходило, какой бы бредятиной ни оборачивалась местная жизнь, но раз тут всходит и заходит солнце, значит, живому существу местечко всегда найдется!
Его план был предельно прост, бесхитростен. Но иного плана не было. По бетонному столбу Иван вскарабкался наверх и ткнул кулаком в поддон навеса. Кулак уперся в твердое, решетчатое. Разбираться, что да как, было некогда, неудобно было разбираться в такой неудобной позе. И Иван, не раздумывая, вцепился обеими руками в невидимую решетку, подтянулся – дыры не оказалось на месте. Ему пришлось долго перебирать руками, подтягиваться, висеть, прежде чем он не нащупал нужного места. И сразу же он сунулся головой в поддон – голова прошла через нечто мягкое, почти неосязаемое. Да, он был именно в той самой трубе, откуда не так давно вывалился в этот прекрасный мир Хархана-А. И вывалился, как выяснилось в самое удачное для себя время.
Иван вполз в дыру. Включил прожектор – совсем слабенько включил, чтоб тот не сжирал столь необходимую сейчас энергию. На этот раз он очень долго полз. Проклинал все на свете, ругался, злился, но полз, пока чуть не вывалился в колодец. Там было по-прежнему гулко и пусто. И никакого просвета наверху – наверное, дракон-птеродактиль уже успел свить себе новенькое гнездышко.
Иван прицепился поясом к скобе. И стоя на узенькой площадочке, начал не спеша, основательно и деловито, с необыкновенной и не свойственной ему тщательностью разоблачаться. Со скафандром он провозился минут двадцать пять. Но зато он был полностью уверен, что ничего не повредил, что все в полном порядке. Он аккуратно скатал скафандр в трубку, сложил его втрое, впихнул в шлем и повесил на скобу. Снял с пояса комбинезона нож-резак, повесил рядышком со шлемом. Отдыхал. Потом с не меньшей тщательностью стянул с себя комбинезон со всем содержимым его полостей, карманов и кармашков. Долго не мог выскользнуть из бронекольчуги – не так-то просто это было сделать в полувисячем положении. Но выскользнул. Свернул и ее.
Отдышался. Заглотнул шарик стимулятора. Поверх узких, облегающих трусов натянул широкий пояс, снятый с комбинезона, переложил туда яйцо-превращатель, несколько усыпителей одноразовых, пригоршню стимуляторов, застегнул. Сверху повесил нож-резак. Задумался.
Но ничего иного
