Далия Трускиновская - Ксения
Граф пожал плечами и отвернулся, что-то высматривая в окне кареты.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да и я чего-то в суесловие пустился, прости, Господи, мя грешного... Верно, верно молился святой Ефрем Сирин: Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми...
Сквозь молитву пробивается иной голос.
ГОЛОС ОТЦА ВАСИЛИЯ. Как же мне с ним быть-то? Мудрствует, хитросплетением словес балуется, Господи, а мне - соблазн! Однако что бы я без него делать стал? Ряса на мне - и та от его щедрот! .. Иконостас поновить вот денег обещал... Господи, коли он такое прилежание имеет, так, может, и не грех - в этих словоблудных и еретических беседах участвовать? Прости, Господи, вразуми, Господи, раба твоего, его сиятельство... И лестница на колоколенку прохудилась, того гляди, звонарь Сенька шею свернет... И попадья моя опять брюхата... И еще, Господи, есть у меня прошение племянника Ивана в службу определять пора... И еще, Господи, покамест не забыл...
Голос тает.
ГРАФ. Делать нечего - придется читать проклятого Вольтера...
Сцена двадцать первая
Прасковья быстро подошла к образам, упала на колени.
ПРАСКОВЬЯ. Матушка Богородица! Согрешила я, согрешила! Молчала, как дура бестолковая! Он говорит - жена, мол, нужна обстоятельная - не щеголиха, не вертихвостка, а чтобы вела дом и сыновей рожала. Вот ты мне, говорит, сударыня, в самый раз и подходишь. Тебе полковница Петрова дом отписала, у меня деньжишек прикоплено - вот и заживем, говорит! А я молчу да в пол смотрю... Соглашаться надо было, под венец идти... Он мужчина видный, отставной унтер-офицер... Да ты же и сама все с небес видела...
Прасковья в волнении закрыла лицо руками. И возник иной голос.
ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Матушка Богородица - впервые в жизни ведь ко мне посватались! Вот радость-то! .. То за спиной ломовой лошадью звали, а то и ко мне ведь сватаются! А что лошадь? Лошадь тоже тварь Божья, хлеб зарабатывает в поте лица...
ПРАСКОВЬЯ. Когда Господь посылает - брать нужно, а не ерепениться. Согрешила я, Матушка Богородица, через глупость свою! ..
ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Нет, не пущу, не пущу в этот дом чужого... Режьте меня, жгите меня - не пужу... Нечего ему тут быть... Барыня Аксинья Григорьевна пусть чудит, как вздумается, а я тут все соблюдаю, как при нем было... как при Андрее Федоровиче, свете моем ясном...
ПРАСКОВЬЯ. Видно, не нянчить мне младенчика, Матушка Богородица, а ведь только младенчика всегда и хотела... пусть бы пригулять незнамо от кого, прости на глупом слове... А тут унтер-офицер сватается, а я, дура бестолковая, и обмерла...
ГОЛОС ПРАСКОВЬИ. Кабы это его дитя было! .. Пылинки бы сдувала! .. И ничего бы больше не нужно - сухую корочку глодала бы, лишь бы растить его дитя...
ПРАСКОВЬЯ. Прогнала я его, прогнала! И впредь не велела ходить - как бы соседи дурное не подумали! .. Ох, кто это? Кого несет нелегкая?..
Поднявшись с колен, она поспешила к двери - и тут появился Андрей Федорович, встал в дверях - и ни с места. За его спиной показался ангел. Прасковья от неожиданности шарахнулась и перекрестилась.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Вот здесь мы с Аксиньюшкой моей жили...
ПРАСКОВЬЯ. Жили, Андрей Федорович. Зайди ко мне постного пирожка отведать. Среда, чай. Капустный уж в печи сидит, вынимать скоро.
Андрей Федорович помотал головой.
ПРАСКОВЬЯ. Зайди, голубчик. Я в домишке твоем все на свой лад переставила, горшки и плошки новые купила, а Аксиньюшкины бедным людям раздала. Я скамью большую к бабке Никитишне снесла. Зайди, свет Андрей Федорович - все у меня иное. Зайди, не отказывай - грешно тебе...
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. И то. Зайду.
Он шагнул к Прасковье и неожиданно погладил ее обеими руками по плечам.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ты, радость, не отчаивайся. Пошлет тебе Бог младенчика.
Ангел кивнул.
ПРАСКОВЬЯ. Не трави душу, Андрей Федорович!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. А ты молись - и будет тебе младенчик! Крохотный, волосики кудрявые, глазки синенькие... вот такой...
Он показал руками, каков будет младенчик, и прижал было незримое дитя к груди, но вдруг замотал головой.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Молись, Параша! И я о тебе помолюсь.
Затем он взял со стола, с прикрытого салфеткой блюда, два пирога, сунул их в карман, повернулся и, не благодаря за пироги, не прощаясь, пошел прочь. Ангел, перекрестив Прасковью, - следом.
Сцена двадцать вторая
Поздно ночью в карете возвращается домой Анета - одна...
АНЕТА. Велено доставить, велено доставить! Да что я - сундук какой, чтобы меня на квартиру доставить?! Я - артистка, я куда хочу - туда и еду... Я сегодня Венеру танцевала, и сама государыня одобрить изволила! А девчонки молодые тонконогие... Дуры они! У итальянок учатся! И итальянки дуры только и умеют пируэты крутить и антраша отбивать... А что - пируэт? Тьфу - пируэт! ..
Она задумалась. Настроение изменилось - побыв во хмелю буйной, она сделалась вдруг плаксивой.
АНЕТА. А как же быть мне теперь? Хотела за государя-императора держаться - где он, государь? На том свете! Понапрасну только позорилась... И булочнику задолжала... и за два новых платья француженке не плачено... Где же денег взять-то?..
Тут ее вдруг на пьяную голову осенило.
АНЕТА. Зна-а-аю! Все знаю! Я понятливая! Меня и в танцевальной школе за понятливость всегда хвалили! Знаю, чьих это рук дело! Аксютка! Вот кто меня сглазил! Вот откуда все пошло! .. Как она тогда на меня глянула?! . Да виновата я разве, что ее мужа поветрие прибрало? Да что ж мне теперь живой к полковнику Петрову в гроб ложиться? Аксютка Петрова меня сглазила! Ванюшка, Ванюшка! Поворачивай! Гони на Петербургскую сторону!
Андрей Федорович не спал - мерил улицы шагами да читал молитву.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. От сна восстав, полуночную песнь приношу Ти, Спасе, и, припадая, вопию Ти: не даждь ми уснути во греховной смерти...
АНЕТА. Стой, Ванюшка, стой! Бог в помощь, Аксинья Петрова! Все ходишь, бродишь, добрых людей смущаешь? Мы все, грешные, не знаем, как за покойников молиться следует, одна ты знаешь!
Андрей Федорович промолчал.
АНЕТА. Перерядилась да Бога обмануть задумала?! Еретица! Праведница! А глаз-то у тебя злобный! Ванюшка, придерживай! Во лжи ты живешь, Аксинья! Я вот - честно живу, грешу и каюсь, грешу и каюсь! Тебе непременно Бога перемудрить надобно! Грош цена твоей молитве! Тьфу!
Плевок вылетел и повис на штанах Андрея Федоровича, дверца захлопнулась.
АНЕТА. Ванюшка! Теперь - гони!
Пропустив карету, Андрей Федорович нагнулся, зачерпнул горсть жидкой грязи и стер со штанов плевок. Потом обмахнул эту же руку о борт кафтана, прошептал "прости, Господи" и перекрестился.
Сцена двадцать третья
Где-то меж землей и небом беседовали два ангела. Один - белый, пышнокрылый, другой - в посеревшем одеянии, смахивающем на заношенную ряску, и с такими же, словно закопченными, едва различимыми крыльями.
Ангельская беседа происходила ночью, над головой у коленопреклоненного Андрея Федоровича.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Брось ты ее, не губи себя, - сказал белокурый пышнокрылый ангел и с опаской поглядел ввысь.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Не могу.
АНГЕЛ_ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Да как же не можешь? Тебя к ней приставили, что ли?
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Тебя - приставили.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. От меня она отреклась. А тебе-то и вовсе ее беречь не след. Ты знаешь, как ее грех именуется? Гордыня! А ты сам, своевольно, к ней прилепился! Кто через гордыню пострадал и низвергнут был? Вспомни, радость!
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Да помню я... А ты ведь ко мне неспроста...
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. О тебе волнуюсь. А ты ходишь за ней следом, оберегаешь ее! И добрые дела творишь, а на нее думают! Я знаю, я видел. Куда перышко из крыла прилепишь - там и чудеса творятся. То пожар гаснет, то хворому полегчает! Посмотри, на что похож стал! Прости Господи как курица недощипанная...
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Я хочу, чтобы в час кончины, даже если кончина прямо сей же миг настанет, совесть ее была чиста...
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Так ты же, ты все творишь!
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Она имеет намерение, а я воплощаю, только и всего. Она же людям желает в душе своей добра! А последний суд над душой, сам знаешь, по намерениям...
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Так есть же намерения - что ты еще вмешиваешься? О чем хлопочешь? То ее то от дождика, то от снежка бережешь, по твоей милости ее торговые люди вкуснейшим угощают! А сколько одежды ей понадарили, и обуви, и всего!
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Как получает, так и раздает. А на самой мужний кафтан уже истлел. Так что стряслось-то? Или ты, радость, от безделья устал? Который уж год без человека...
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Так она ж жива! ..
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. То-то и оно, что жива. Дождик со снежком, голод и холод - не то, от чего ее спасать надо, и мне это известно. Я спасу ее от греха - вот для чего я с ней! Я душу окаменевшую в ней оживлю!
Сцена двадцать четвертая
