Владимир Фалеев - Фантастика 1990 год

– Каждый день таскает. И утром, и вечером,- пояснил отец.- Как вернулся из армии, так и прыгает с ним. А пень наш. Помнишь, дуб на валу стоял? Думал, век ему стоять. Да кто-то бензопилой спилил, когда мы с матерью к тебе в гости приезжали. На Преображенку. Хитро так срезал - как на вертолете подкрался. А я выкопал пень. Дубовые поленья потом у Кожуховых видели. Бабка Кожушиха на них в сарае себе постельку устроила. На лето, конечно. Ей уже под восемьдесят: она такая свежая, словно с курорта приехала.

И тут отец и сын Волошковы увидели бабушку Кожушиху и Лешку, который водрузил пень на бабку. Она не присела, не согнулась. Потащила пень в ограду, а Лешка даже присвистнул.

Отец и Сергей, наблюдавшие за ними, удивленно качали головами.

– Вот какая Кожушиха!-воскликнул отец.- Ее и молнией в гроб не загонишь.

– Но зачем понадобилось им пень таскать?- недоумевал Сергей.- Делать им, что ли, нечего?…

– А ты покумекай,- сказал отец.- Они у меня пень выпросили, даже деньги предлагали. Дело в том, что этот дуб у нас когда-то посадил дед Кожухов, но дед Кожухов - это, значит, дед Кожушихи, вот когда это было! А второй дуб он посадил у себя на усадьбе. Вон видишь, выше его дуба в округе не найти!- заключил отец.

– Так сколько же лет дубу?

– Около двухсот!-ответил отец.- А раньше, ты еще не родился, у нас тут дубы стеной стояли. Посмотри: весь выгон в круговинах. Следы от дубов. До последнего корня выдернули. В Ливны дубовую древесину возили.

– Ну а зачем они корень от дуба на спине таскают?засмеялся Сергей.

– Уже тогда, в давности,- продолжал.отец,- люди заметили: в дубах что-то есть. Сила какая-то. Кругом болеют. Мор идет, а люди-поддубники ухом не ведут: живут-поживают.

– Ну и выдумщики!- не поверил Сергей отцу.- Это же какая-то мистика!

– Не скажи!- решительно возразил отец.- Вот я, к примеру, инвалидом с Отечественной пришел. Другие на моем месте в больницах да в санаториях. А я куда езжу? Да никуда! Похожу по выгону, в земле покопаюсь…- легче. А больше в такие дни к Кожушихе сбиваюсь. Чтоб обязательно под дубом посидеть. Лучше, если при этом дождик идет. Сама Кожушиха намекнула, когда меня однажды болезнью, как проволкой скрутило: посиди, говорит, под дубом. Успокоит. И правда. Посидел раз, другой. Однажды так рассиделся, всю ночь до утра там провел.

– Выдумываешь ты все,- отмахнулся Сергей.- Болезнь есть болезнь. Ну посидел под дубом, ну отошла болезнь. При чем тут дуб?

– А при том!- рассердился отец.- Корни у него в земле! Дожди по дубам скатывались. Силой дубов земля насытилась. Ты вот любишь на траве валяться, и я люблю полежать, попариться на солнце. Особенно когда ходить невмоготу. Тебе кажется - это пустая трата времени. Забава. А по мне - это лечение. Земные ванны принимаю. Ты ведь тоже в цветах любишь валяться?

– Ну и что?- не понял Сергей.

– А то самое!- выдохнул отец.- Потому и понять не можешь. А я говорю, как мне представляется, как своим нутром чувствую. Значит, распрямляюсь, распрастываюсь. Что-то хитрое во мне происходит… Ты на земле налетом. Городским стал. Разве можешь понять?…

– Могу!- возразил Сергей.- Может, и мне хочется с землей поговорить. Потому я в санатории, как ты, не езжу.

И тут Сергей увидел молодую женщину, которая вышла к Лешке и Кожушихе, таскавшим по очереди на себе пень.

– Лариска? Лешкина сестра?

Отец, не глядя на сына, проговорил:

– С Лариской что-то в городе приключилось. Приехала бледная, тонкая, одни косы мотаются. А теперь воду из-под горы носит. По три ведра. Два на коромысле, а третье - в руке. Так и летает. Смотри, смотри, что делается. И она за пень ухватилась!-заволновался отец, не сдержался, весело крикнул:- Сваха! Дай и мне пень поносить.

Но Кожуховы, занятые пнем, не расслышали Волошкова-старшего.

Уже неделю живет Сергей в деревне.

Отдыхать здесь некогда. И он целыми днями толокся во дворе: то раскалывает осиновые и вязовые чурбачки, то окапывает яблони, то вырубает вымерзшие зимой вишни. Стоило выйти во двор, и Сергей сразу оказывался притянутым к делу.

Сегодня Сергей после завтрака пошел на почту. Надо было уплатить за свет. Утро ясное, золотое. Наполнено сильными петушиными криками. Сергей неторопливо пересек выгон, обошел ров у самой дальней его полевой развилки. Такое было настроение: не сокращал путь на почту, а удлинял его, хотя он и без того не близкий, три километра!

Возвращаясь домой, пошел лесом, пересекая овраги с родинками. Лучшая для него дорога со школьных лет. Шел цветущими лесными полянами, небрежно загребая ногами высокие метельчатые травы и ощущая их податливую пружинную силу, смахивая с колокольчиков и желтоголовых куртин пижмы шмелей и бабочек, с ленцой схватывал с ворсистых коротких стеблей земляники перезревшие в клеточку ягоды.

Увлекся лесом, не заметил, как небо закрыли тучи. Начало накрапывать. И только когда полыхнула низкая светло-голубая молния и громыхнул всеми тяжелыми колесами гром, Сергей заторопился, подстегнутый ливнем, помчался, петляя между кустами и деревьями, угадывая на бегу, какая тропинка быстрей выведет его к деревне Кожухово. И вдруг почти рядом, за двумя плотными кустами высоких раскидистых слив, услышал женские голоса. Сергей остановился. В полном летящих брызг просвете между ветвями сливы он увидел красивое молодое девичье лицо. Оно было озарено мягкой стыдливой улыбкой, той самой, которая у девушки говорит о многом.

Да, это была она, Лариска!

Крадучись, Сергей приблизился к тому месту, где Лариса свернула в глубину сада, и затаился. То, что он увидел, на мгновение смутило его. Он нечаянно подсмотрел, как девушка раздевается под дождем, обнажая все тело ливню…

Кожушиха еще подходила, а внучка, сбросив с себя платье, уже стояла под дубом, да, под тем самым, о котором говорил отец. Она словно в сладком сне стояла, зажмурившись, потягивая руки навстречу неудержимо льющимся с широких ветвей дуба тускло посверкивающим струям.

– Бегай, внучка! Бегай!- Кожушиха руками показывала, чтобы Лариса не стояла на месте.

И Лариска, выражая восторг от такого купания в дожде, с повизгиванием закружила, заскакала под дубом, останавливалась и запрокидывала голову с большими косами, словно бы слушая, как ее щекочут струи дождя.

А бабушка Кожушиха запричитала:

 Ты оплесни, дубок-солнышко,

 Мою внучку из зеленого ведерышка,

 Чтобы ходила она, веселилась,

 Красота ее не притупилась,

 Чтобы груди ее, девичьи, белились,

 Наливались, возносились…

 У нашего дуба-семизуба