Сергей Волков - Великое Лихо

Наряженные в черное и белое, чтобы не было видно на фоне заснеженных ветвей, вои-роды, числом пятеро, с удивлением и чуть ли не суеверным ужасом глядели на будьто восставших из мертвых Шыка, Луню и их спутников, худых до крайности, но веселых от встречи со своими.

- Мы уж и схоронили вас, решили - сгинули вы в землях неведомых! А вы живы, вот радость-то, вот хорошо! - улыбаясь, тараторил провожающий путников к оврагам вой-дозорный, в белой заячей шубе до пят - чтоб на снегу не заметно было. От него путники узнали, что когда два гонца привезли Шыков посох, Костяную Иглу, вож сильно горевал, решив, что Шык таким манером дал понять родовичам, что на смерть идет. И вот теперь вернулся волхв - хорошо!

Еще говорил разом помрачневший вой про бой, что был в городище. Ары напали внезапно, под утро, и было их без счета. Вож, правда, догадывался, что после ответа Совета Родов ары должны прийти, но не ждал, что это произойдет так скоро. Однако баба, ребятишек и стариков отправили, хвала Роду, в Сырые овраги загодя, так что оборонять городище осталась лишь дружина вожа и простые вои.

Два дня бились роды, отбивая атаки арского воинства. Ворог в четверо, самое малое, превосходил силы защитников, и в чистом поле давно бы уже одержал верх, но тут, у стен городища, знаменитой арской коннице негде было развернуться, и лишь на третий день, когда пришедшие с арами неведомые племена начали стрелять из луков горящими стрелами и подожгли городище с трех сторон, вож велел ломать часть стены насупротив ворот, как бы со спины городища, забирать идолов богов и предков и уходить в лес.

Ушли почти все - ни ары, ни другие чужеземцы не рискнули сунуться в непролазные чащобы. Зато на городищем потешились всласть - что не сожгли, то сломали, раскурочили, разорили до тла, жабьи дети...

Потом войско захватчиков напало на городище рода Лисы, а Влесы-медведи не успели на помощь. И Лис постигла та же участь. Другие рода решили не рисковать - ушли в леса загодя, бросив пустые дома, так что находчикам ничего не досталось. Сейчас Бор Крепкая Рука собирает общую рать, поднимает воев каждого рода, думает ближе к весне идти на аров походом - не можно родам побитыми жить!

- Походом! - усмехнулся Зугур: - Да к весне у аров такое воинство будет, какого на земле отродясь не бывало! Куда там вашим сотням...

- Может быть, ты и правду говоришь, вагас! - сурово сдвинул брови провожатый вой: - Да только повторю я, для твоих ушей: не можно родам побитыми жить!

* * *

Сырые овраги, три глубоких, заболоченных, лесистых ложбины, по дну которых текли к Великой реке Ва ручьи, летом, весной и осенью слыли погаными местами - и мокро, и уныло, и нечисти хватает. Но зимой, когда все вокруг промерзало волей Коледа на два локтя вглубь земли, Сырые овраги были самым безопасным и потаенным местом во всех родских землях.

Густые, непроходимые для чужаков буреломные чащобы, завалы снежных сугробов, бездорожье лучше всякой стражи хранили овраги от любых находчиков. Нечисть спала под снежным одеялом в своих берлогах, и некому было потревожить покой родов, скрывающихся здесь от врагов.

Вой-провожатый провел путников хитрыми, запутанными тропками меж древесных стволов, меж громадных сугробов, а иногда и под ними, мимо других дозоров, и вывел наконец на край самого большого из трех, Северного оврага.

Луня глянул на то, как расположились в своей лесной крепости роды, и поневоле подивился - все чин чинарем, вдоль склонов рядами торчат укрытые снегом крыши землянок, на дне оврага виднеются сараи для скотины, а вдали, у того края ложбины, дымят чуть заметно кузни, оружейни, и низкие балаганы, в которых бабки-стряпухи готовят для всех общую еду. Пахло дымом, свежеиспеченным житом, похлебкой из зверины, чуть-чуть навозом - словом, родными, знакомыми с детства запахами. Лаяли собаки, взмыкивали коровы, скрипел колодезный ворот у обложенного камнем устья свежевырытого колодца.

Луня даже услыхал озорную песню, доносившуюся из одной землянки, где, видать, пряли или ткали. Дружный хор девичьих голосов выводил:

Как за горкой, за горушкой, за горой,

Во зелёном, в зеленом сыром леске,

Подловили две шишиги мужика,

Заманили в саму глубь свово леска.

С мужика порты шишиги постянули,

И рубаху на волосья натянули.

И давай верхом кататься да чесать,

Мужика, как две молодки, ублажать.

Вот уж месяц из-за горки покатился,

Тут мужик не своим голосом взмолился:

"Ой, шишиги, отпустите вы меня,

Нету моченьки, ведь скачем с полудня!"

А шишиги знай наяривают,

Мужиковый уд нахваливают...

Песня неожиданно оборвалась. Луня усмехнулся - дальше начинались самые срамные слова, да видать, не успели девки - кто-то из старших жонок прикрикнул на охальниц - мол, неча этакую стыдобищу светлым днем голосить!

На противоположном склоне оврага, в небольшом ельничке, темнеющем хвоей среди белого убранства зимнего леса, разглядели зоркие глаза Луни и идолов рода - богов, предков, звериные и нелюдские черепа. Стало быть, в ельничке теперь новое святилище рода. Основательно и крепко сели роды в Сырых оврагах, и выкурить их отсюда не удасться никакому Любо!

Путников заметили - суетившиеся меж землянок бабы, старики да ребятишки, открыв рты, смотрели на восставших из мертвых, по их мнению, Шыка и Луню. Слышались радостные крики, приветствующие возвратившихся не иначе как с того света родичей. Вскоре добрая весть разнеслась по всему поселению родов.

Шык, Луня, Зугур и Фарн к тому времени уже спустились вниз, и их обступила толпа. Луня только успевал поворачиваться, отвечая на приветствия, обнимаясь с родичами и кое-как отказываясь от предложений сейчас же идти в гости и к этим, и к тем...

После долгих странствий по безлюдью путники едва не очумели от мешанины улыбающихся, говорящих, кричащих и визжащих родских лиц. Наконец сквозь толпу к ним протиснулся извещенный о приходе путников вож Бор вместе с воеводой Сколом.

- Ну, зраве будте, гости дорогие! Уж и не чаяли вас на этом свете повидать! - улыбаясь, пробасил вож и по родскому обычаю троекратно обнялся со всеми.

- А ну, роды, осадите! - рявкнул на соплеменников, сдерживая улыбку, воевода: - Им щас не до вас, вона, на ногах еле стоят. Шык, тащи своих в баньку, очищать тела да души, а потом уж и за стол!

Долго, о-очень до-о-олго мылись, парились и грелись в жаркой, полной духовитого пара парной путники, отмякая и нутром, и наружью. Скинув в предбанничке одежду, они нырнули в клубившийся теплый полумрак, размахивая выданными стариком-банщиком Сипом вениками. Сам же Сип, закинув в банный очаг несколько поленьев, хотя там и так полыхал целый пожар, деревянным своим посошком брезгливо подцепил вытертые, воняющие козлиные шкуры, что поскидали второпях путники, и зашвырнул их в огонь - не хватало еще, чтобы нашатавшиеся и набродившиеся вдоволь по чужим землям люди занесли в род заразу и мелких телесных тварей. А так Знич сожрет все, без остатка, ему, богу жаркого прирученного огня, только дай!