Фрэнк Герберт - Дети Дюны

— Обдумай на досуге, дорогая тетя, — насмешливо хмыкнула Ганима. Алия, подавляя гнев, которому ее измотанность чуть не дала прорваться, сказала:

— Пока что хватит! Оставим ее подумать. Может быть, она придет в себя.

Ирулэн встала и сказала:

— Во всяком случае, уже почти заря. Гани, перед тем, как мы уйдем, не выслушаешь ли последнее послание от Фарадина? Он…

— Не выслушаю, — ответила Ганима. — И с этих пор прекратите называть меня этим нелепым уменьшительным. Гани! Это только поддерживает заблуждение, будто я ребенок, которого вы можете…

— Почему ты и Алия так внезапно притихли? — Ирулэн вернулась к предыдущему вопросу, но задала его теперь, тонко используя модуляции Голоса.

Ганима, запрокинув голову, расхохоталась.

— Ирулэн! Ты пробуешь на мне Голос?

— Что? — Ирулэн была ошеломлена.

— Ты еще полезь в пекло поперек своей бабушки, — сказала Ганима.

— Что-что?

— Сам тот факт, что мне известно это выражение, а ты его никогда прежде не слышала, должен бы заставить тебя примолкнуть, — ответила Ганима. — Это старая насмешка, Бене Джессерит тогда еще только возникла. Но, если это не запятнает твоей чистоты, спроси себя, о чем только думали твои родители, называя тебя Ирулэн? Или это Руины-льна?

Несмотря на свою закалку, Ирулэн вспыхнула:

— Ты пытаешься взбесить меня, Ганима.

— А ты попыталась опробовать на мне Голос. На мне! Я помню первые опыты людей в этом направлении. Я помню ТО ВРЕМЯ, Руинная Ирулэн! Теперь ступайте отсюда, вы обе.

Но Алия теперь была заинтригована, и в ней возникло предположение, прогнавшее ее утомленность.

— Возможно, у меня есть предложение, которое могло бы заставить тебя передумать, Гани, — сказала она.

— Опять Гани! — с уст Ганимы сорвался жесткий смешок. — Задумайся на миг: если я жажду убить Фарадина, мне надо лишь согласиться с вашим планом. Мне как дважды два ясно, что есть у тебя такая мысль. Бойся Гани послушную! Вот видишь, я предельно откровенна с тобой.

— То, на что я надеялась, — сказала Алия. — Если ты…

— Кровь брата не может быть смыта. Я не выйду к моему любимому народу Свободных предательницей этого завета. НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ, НИКОГДА НЕ ПРОЩАТЬ. Разве не это наша заповедь? Предупреждаю тебя здесь и заявлю об этом публично — ты не сумеешь обручить меня с Фарадином, посмеиваясь при этом в рукав: «Вот-вот, она заманивает его в ловушку». Если ты…

— Понимаю, — сказала Алия, направляя мысль Ирулэн. Ирулэн, заметила она, стоит в потрясенном молчании, поняв уже, куда направлен этот разговор.

— Да, вот так я заманила бы его в ловушку, — сказала Ганима. — Это, соглашусь, было бы то, чего ты хочешь, но он может и не попасться. Если ты хочешь расплатиться этим лже-обручением как фальшивой монетой — за выкуп моей бабушки и твоего драгоценного Данкана, да будет так. Но это — на твоей совести. Выкупай их. Фарадин, однако ж, мой. Его я убью.

Ирулэн всем телом повернулась к Алии, до того, как та успела заговорить.

— Алия, если мы вспомним о нашем слове… — она на миг оставила фразу висеть в воздухе, пока Алия с улыбкой размышляла о могучей клятве, данной Великими Домами на Ассамблее в Фофрелучисе, о разрушительных последствиях пропажи веры в честь Атридесов, о потере религиозного опекунства, обо всем, что, возводимое по большим и малым кирпичикам, рухнет в одночасье. — Это обернется против нас, — протестующе договорила Ирулэн. Разрушится вся вера в то, что Пол — пророк. Это… Империя…

— Кто осмелится сомневаться в нашем праве решать, что верно и что неверно? — мягким голоском вопросила Алия. — Мы — связующее звено между добром и злом. Мне надо лишь провозгласить…

— Ты не можешь этого сделать! — запротестовала Ирулэн. — Память Пола…

— Это всего лишь один из инструментов Церкви и Государства, — сказала Ганима. — Не говори глупостей, Ирулэн, — она коснулась крисножа у себя на поясе, подняла взгляд на Алию. — Я неправильно судила о моей умной тетушке, Регентше всего Святого в Империи Муад Диба. Да, конечно, я неверно судила о тебе. Заманивай Фарадина в нашу приемную, если хочешь.

— Это безрассудство, — умоляюще проговорила Ирулэн.

— Ты согласна на это обручение, Ганима? — спросила Алия, игнорируя Ирулэн.

— На моих условиях, — ответила Ганима, так и держа руку на крисноже. — Я здесь умываю руки, — Ирулэн сделала такое движение руками, словно на самом деле их мыла. — Я готова была отстаивать истинную помолвку ради исцеления.

— Мы нанесем тебе рану, которую намного труднее будет исцелить, Алия и я, — сказала Ганима. — Давайте его побыстрее сюда — если он поедет. И, возможно, он поедет. Станет ли он подозревать ребенка моих нежных лет? Давайте разработаем формальную церемонию обручения, чтобы потребовать его присутствия. Предусмотрим в церемонии возможность для меня остаться с ним наедине… Всего лишь на одну-две минутки…

Ирулэн содрогнулась при этом свидетельстве, что Ганима, в конечном итоге, Свободная с головы до пят, ребенок, по кровожадности ничем не отличающийся от взрослого. В конце концов, детям Свободным не привыкать было добивать раненых на поле боя, избавляя женщин от этой поденщины, чтобы они могли собирать тела и отволакивать их к водосборникам смерти. И Ганима, говоря как истинное дитя Свободных, продуманной зрелостью своих слов нагромождала ужас на ужас, древнее чувство вендетты аурой исходило от нее.

— Решено, — сказала Алия, борясь со своим голосом и выражением лица, чтобы они не выдали ее радости. — Мы подготовим формальную грамоту о помолвке. Мы заверим ее подписями надлежащих представителей Великих Домов. Фарадин никак не сможет сомневаться…

— Он будет сомневаться — но приедет, — сказана Ганима. — И при нем будет охрана. Но ведь никто не подумает охранять его от меня.

— Ради любви ко всему, что для вас старался сделать Пол, запротестовала Ирулэн, — давайте по крайней мере представим смерть Фарадина несчастным случаем, или как результат внешней озлобленности.

— Я с радостью покажу мой окровавленный нож моим собратьям, — сказала Ганима.

— Алия, умоляю тебя, — сказала Ирулэн. — Откажись от этого опрометчивого безумия. Провозгласи против Фарадина канли, все, что…

— Нам не требуется формальное объявление вендетты против него, сказала Ганима. — Вся Империя знает, что мы должны чувствовать, — она указала на свой рукав. — Я ношу желтый цвет траура. Когда я сменю его на черный — цвет обручения у Свободных — одурачит ли это кого-нибудь?

— Молись, чтоб это одурачивало Фарадина, — сказала Алия. — И делегатов от Великих Домов, которых мы пригласим засвидетельствовать…

— Все и каждый из этих делегатов обратятся против вас, — сказала Ирулэн. — Вы это знаете!