Точка Лагранжа (Сборник) - Бенедиктов Кирилл Станиславович
Волшебник засмеялся. Когда он смеялся, его круглый живот ходил ходуном под грязноватой тканью комбинезона, а в многочисленных карманах позвякивали какие-то металлические инструменты.
— Умный мальчик. Тогда не рассказывай никому о том, что ты нашел Город. Приходи сюда один, всегда только один. Когда-нибудь ты осмелишься дойти до Красного города и увидишь, какие чудеса он скрывает. Тогда тебе непременно захочется поделиться с кем-нибудь тем, что ты узнал, это уж точно. А пока храни свою тайну, храни ее, мальчик.
Потом он посерьезнел и указал своими длинными ножницами на бело-золотой обломок, по-прежнему валявшийся у меня под ногами (честно говоря, я совершенно забыл о нем):
— Ты ведь сюда за этим пожаловал? Можешь забрать. Мне это больше не нужно.
— Спасибо, — поблагодарил я, наклонился и поднял «золотой камень». Он оказался значительно легче, чем я предполагал. — Я пойду.
— Иди, конечно, иди. Когда вернешься сюда снова, можешь спокойно идти в Город — для тебя там опасностей нет. Все, что понравится, можешь уносить с собой — теперь ведь это и твой Город тоже. Подумай только, как ты объяснишь, откуда взялось, например, вот это! — Он снова указал на мой трофей изогнутым клювом «секатора».
— Нашел, — ответил я коротко и, боюсь, не слишком вежливо. Беспокойство, которое я испытывал уже несколько минут, достигло апогея. — Ну… пока!
Выкрикнув последние слова, я развернулся и во всю прыть помчался к безнадежно далекой Двери, крепко зажав под мышкой «золотой камень». Чересчур крепко, к несчастью, — когда я снова вывалился в уютный и безопасный садик, кусок похожего на гипс белого материала треснул посередине, превратив один трофей в два.
Дома, к моему удивлению, на мою добычу внимания не обратили, и она без особых проблем перекочевала ко мне под кровать, где заняла почетное место в коробке с двумя комплектами оловянных солдатиков и пластиковой пушечкой, стреляющей шариками от пинг-понга. Время от времени я извлекал свои трофеи из коробки и подолгу рассматривал загадочные обломки, вспоминая странную встречу с круглолицым Волшебником.
Прошло семь лет.
Все эти годы я продолжал наведываться в красный мир. Не слишком часто — иногда раз в месяц, иногда еще реже, — но достаточно регулярно, чтобы не забыть о его существовании. Я уже приблизился к воротам Красного города и даже прошел сквозь них. За воротами меня ожидали новые открытия, одно другого удивительнее и загадочнее. Я добыл в руинах много новых трофеев, которые теперь хранились у меня под кроватью — в обычных картонных коробках, спрятанные от постороннего глаза среди игрушек. Никто не интересовался ими; даже если родители случайно замечали тот или иной предмет, то с характерной для взрослых невнимательностью к деталям считали, что я нашел его где-то на улице. В каком-то смысле так оно и было; вот только улицы, на которых можно обнаружить подобные сокровища, лежат далеко за пределами нашего мира. Полупрозрачный шар, будто бы выточенный из мерцающего серебристого хрусталя. На ощупь он чуть шероховат, а весит совсем немного, словно сделан не из хрусталя, а из бумаги. Если долго смотреть сквозь него на свет, в глубине шара начинают проступать контуры другой сферы, поменьше, а затем еще одной, совсем крошечной. Возможно, вложенных друг в друга шаров куда больше, но глаз способен различить только три. Если вглядываться долго и внимательно, можно дождаться момента, когда разноцветные сферы начнут вращаться — каждая по своей орбите, отчего серебристая вселенная, заключенная в хрустальную оболочку, обретет странное сходство со сложным часовым механизмом.
Чудесная птица, вырезанная из кусочка светлого дерева. Размером с фалангу пальца, она сделана так искусно, что кажется живой. Глаза у нее похожи на маковые росинки и блестят словно стеклянные. Если взять ее в руки, то можно услышать тихое ритмичное биение, будто в ладони бьется крохотное теплое сердце. Птица не движется, не шевелит плотно прижатыми к туловищу крыльями, но это только обман. Я точно знаю, что стоит отвернуться, оставив ее без надзора, особенно на краю стола под открытой форточкой, как она бесследно исчезнет. Поэтому птицу я держу в плотно закрывающемся деревянном ящике из-под кубиков — сами же кубики, за ненадобностью, я тайком выкинул в мусоропровод.
Среди моих сокровищ встречались странные металлические цветы, или, вернее сказать, напоминающие цветы конструкции из переплетенных, стыкующихся под немыслимыми углами тонких трубочек и штырьков. Их было много в неглубоких ямах сразу за городской стеной, где они росли из красноватой пыли, словно диковинные сорняки, издавая тихое-тихое, на пределе слышимости, гудение. Это гудение поначалу отпугивало меня — похожий, только более громкий звук я слышал под линиями высоковольтных передач и потому опасался, что, притронувшись к металлическим кустикам, получу удар током. Но любопытство пересилило, и однажды, вооружившись длинной сухой палкой, я отбил верхушку одного из сорняков. Она отлетела неожиданно легко, откатившись к самому краю ямы, и я без особого труда извлек ее оттуда. В яме остался обезглавленный металлический стебель, угловатый и поблескивающий серебром свежего скола. Сам цветок оказался очень легким, приятным на ощупь и, что самое поразительное, продолжал негромко гудеть. Гудение не прекратилось ни через день, ни через год — видно, оно было таким же неотъемлемым свойством этой штуковины, как шум волн, таящийся в глубине морской раковины.
Именно из-за металлического цветка и погиб Леха Плотников.
Леха был моим другом. Мы жили на одной лестничной площадке, наши квартиры имели общую стенку. Помню, мы даже собирались выпилить в этой стене потайную дверь, чтобы бегать друг к другу в гости в любое время и не спросясь родителей. Мы резали руки и смешивали кровь. Каждый из нас знал тайны и секреты другого. Во всяком случае, я думаю, что Леха действительно ничего не скрывал от меня. Да и какие серьезные тайны могут быть у двенадцатилетних мальчишек? Но у меня такая — была, и все те годы, что мы дружили с Лехой, я успешно боролся с искушением рассказать ему о Красном городе. Останавливала меня только иррациональная уверенность, что вдвоем мы все равно не сможем туда попасть, что Дверь распахнется только перед одним из нас, и совсем не обязательно этим одним буду я. Можно ли назвать такое чувство ревностью? Страхом потерять что-то, принадлежащее только тебе одному? Тогда я еще не так хорошо разбирался в таких вещах, и теперь уже трудно сказать, что помогало мне молчать семь лет подряд: неясные эти страхи или тревожное воспоминание о словах Волшебника, предлагавшего мне поделиться тайной Красного города с кем-то из своих друзей. В этих словах чудился скрытый подвох; неясным образом они связывались у меня в памяти с позвякиванием инструментов в карманах мешковатого комбинезона Волшебника и бурой краской на концах его огромного секатора. Каждый раз, когда я собирался рассказать Лехе о своих прогулках в Красный город, я вспоминал странную улыбку Волшебника и останавливался на полуслове.
Но однажды у Лехи случился день рождения, а подарка у меня, как назло, не было. Перед родителями я в чем-то провинился, так что просить у них денег не имело смысла. Подумав, я решил, что не будет ничего худого, если я подарю Лехе какую-нибудь диковину из Красного города. После некоторых размышлений я остановил свой выбор на поющем цветке.
Разумеется, мой друг сразу понял, что эта вещь из другого мира. Неочевидное для взрослых никогда не ускользнет от незамутненного взгляда ребенка. Леха пристал ко мне с расспросами; смущенный его настойчивостью, я соврал, что знакомый отца привез цветок из Африки, и Леха сделал вид, что поверил. Однако прошло несколько дней, и, дождавшись, пока я выйду из комнаты, Леха полез под кровать и вытащил одну из моих тайных коробок. Я, видно, что-то почувствовал, во всяком случае я кинулся назад и распахнул дверь в тот момент, когда друг безжалостно вываливал содержимое коробки на пол. Сначала, конечно, на полу оказалась всякая чепуха — рваные книжки без обложек, тряпочные куклы, надевающиеся на руку, в общем, вся моя нехитрая маскировка. А уже сверху на эту рухлядь посыпались настоящие сокровища.
