Евгений Прошкин - Слой

– База…

– И база, и деньги – у них все есть. Людмила с ними встречалась.

– Катитесь… – помолчав, выдавил Петр.

Настя подошла к Константину и, крепко его обняв, чмокнула в щеку.

– Спасибо за приют, за хлеб-соль. Телефон на столе. Не забывай, как-никак, супруги.

Она повернулась к Петру и, сказав что-то подобное, также поцеловала. Людмила проделала то же самое, но в обратном порядке. Прижавшись к Косте, она сунула ему в ладонь клочок бумаги, как он успел заметить – с цифрами.

– Мой номер, – сказала она одними губами.

– А дядя? – Шепнул он.

– Позже.

С Ренатом и компанией они прощаться не стали. Будто отъезжающие на курорт, просто помахали из прихожей ручками и, положив ключи на тумбочку, аккуратно захлопнули дверь.

Петр тяжело опустился на табуретку и, глянув исподлобья на Константина, закурил.

– Не переживай, сотник, они с самого начала были бесполезны.

– Она меня не простила… – молвил Петр. – Удивительная женщина. Настоящая женщина. Я таких в жизни…

Кастрюля неожиданно вспенилась и выплеснула на плиту лишнюю порцию макарон.

– Хватит сироту разыгрывать! – Сказал Костя, выключая конфорку. – У нас с тобой дело. Нуркину прятаться все труднее, он теперь фигура публичная. Митинги, пресс-конференции. Можно его достать, можно. Я, кстати, и для ренатовских ахламонов работенку придумал. Вместе мы его как-нибудь…

– Мужики, мы тогда тоже, – подал голос Зайнуллин.

Петр хрустнул пальцами и воткнул бычок в банку со шпротами.

– В нашем положении надо посолидней как-то, – продолжал Ренат. – Офис нужен, а сюда что… порядочных людей сюда не пригласишь. Стремно тут. Я тебя обижать не хотел, но раз шмары эти свалили, то и нам…

– Как ты их?.. Шмары?!

Петр встал и медленно двинулся на Рената. Константин на всякий случай выбрал чистый нож. В коридоре мгновенно раздалось клацанье затворов.

– Остынь, Петруха. Если не так выразился – извини, а давить не следует. Жизнь меняется. Захочешь меня найти – спросишь на рынке.

– У карманников? У проституток?

– У любого, – спокойно произнес он. – А ты, Костя, ножик-то убери. Нехорошо это. Мы же как люди уходим. Презент вам приготовили, для нужд политической борьбы.

Двое бойцов выволокли из комнаты клетчатый баул с оружием.

– По-царски, – сказал Петр. – А мне тебе и подарить нечего.

– Если б не ты, я, может, до сих пор в больничке бы ошивался. Так что в расчете.

Они удалились не так изящно, как Настя с Людмилой. Они ушли, гремя железками и звеня водкой, но когда их шаги затихли, в квартире вдруг стало невообразимо пусто. Никто больше не матерился, не толкался на кухне, никто не смотрелся в зеркальце и не пах косметикой.

Петр и Костя молча стояли над сумкой, и все вокруг: переполненная пепельница, макароны на плите, бумажка с Настиным телефоном, напоминало о том, что совсем недавно их было девять. Тоже не сотня, но все-таки…

– Не вижу трагедии, – нарочито бодро сказал Константин. – А с Нуркиным я вот, что решил…

– Он нам теперь не по зубам, – прервал его Петр. – Даже если мы обвешаемся всеми этими стволами. Даже если угоним военный вертолет. Упустили мы время, когда он был простым бухгалтером. Все, Костя.

– Ты рано сдох, командир.

– Я что-то устал сегодня. Пойду, прилягу.

Он перешагнул через сумку и отправился в комнату.

Оставшись в одиночестве, Константин машинально сделал себе бутерброды и, не ощущая вкуса, так же машинально их съел. Затем меланхолически покачался на табуретке и, наконец, очнулся. Подойдя к баулу, он достал один пистолет и, неторопливо заполнив обойму, сунул его за пояс.

– Я прогуляюсь.

– Тебе нельзя, – вяло произнес Петр.

– Меня уже не ищут.

– Тебя будут искать всю жизнь. О! Про факельное шествие говорят.

Костя заглянул в комнату – по телевизору показывали горелые автобусы и экспертов, копавшихся в черных ошметках.

– Следствие отрабатывает две версии, – сообщил репортер. – Неосторожное обращение с огнем одного из задержанных и неисправность электрооборудования.

– Какое такое в ментовском автобусе электрооборудование? – Спросил Костя.

В ответ Петр лишь махнул рукой.

Константин открыл входную дверь, но остановился и, вернувшись на кухню, выложил пистолет.

– Не ходи, – попросил Петр.

– Я скоро.

Костя взял с тумбочки ключи и вышел.

Петр дождался, пока не щелкнет замок, полежал для гарантии еще с минуту и резко встал. Найдя свой пиджак, он надорвал подкладку и извлек из потайного кармашка визитную карточку.

Коричневый от жира диск постоянно срывался, поэтому набрать номер ему удалось только с третьего раза.

– Это Еремин, – сказал он севшим голосом.

– Здравствуй, Петя. Что у тебя?

– Роговцева на Нуркина.

– Ты предлагаешь обмен?

– Да, если ты не раздумал.

– Со мной такого не бывает, сотник. А Нуркин тебе нужен живым или мертвым?

– Без разницы.

– Завтра в новостях. А Роговцев?

– Завтра, – сказал Петр, с трудом проглотив комок.

– Обманешь – убью.

– Я знаю, Сан Саныч.

Он положил трубку и поплелся к холодильнику. Ренат должен был оставить водки.

Немного водки, чтобы запить отвращение к себе.

Как только Константин вышел на улицу, у него закружилась голова. Два месяца в заточении, большая часть лета. То, чему принято радоваться, то, к чему готовятся и с таким нетерпением ждут, прошло мимо. Все это время он просидел на квартире у Бориса и даже в момент переезда, когда можно было хоть на час оказаться под открытым небом, он по иронии судьбы провел в трансе. Свежим воздухом за него дышал учитель. Впрочем, ему это было нужнее, ведь он это делал в последний раз.

На новом месте Костя ориентировался не так, чтоб очень хорошо, – как любой москвич в любом районе. Достаточно было того, что он знал: каждая маленькая улочка выводит на большую, а та рано или поздно приведет к метро. С этим знанием он и отправился на прогулку.

Первым, что его поразило, было обилие мусора. На тротуарах валялось неимоверное количество оберток от мороженого, сигаретных пачек и еще чего-то неопределенного, во что и вглядываться не хотелось. Все это пожухло, запылилось, затопталось и склеилось в сплошной ковер. В этом мягком покрытии было что-то необычное, отличавшее его от простой грязи, и Костя, помучившись, наконец сообразил: бутылки. Вокруг было много пивных бутылок – целых, вполне годных к сдаче в приемный пункт. Никто их почему-то не собирал.

Прохожие напоминали жителей осажденного города. Бежать было поздно, прятаться – бесполезно, и все, что людям осталось – это надеяться.

Именно это они и делают, догадался Константин. Они надеются. Надеются, что их не коснется – болезнь, зомбирование, проклятие, как они это называли? По-всякому. Они хотят быть самими собой. А кто же тогда перекинутые? Разве он, Костя Роговцев, – это не он? Конечно, он. Но где же теперь учитель географии?