Юлия Зонис - Инквизитор и нимфа

Девушке нравились подпольщики, хотя все их потуги и казались немного жалкими. И ей очень, очень нравился Вигн. В постели он был гением. Если вспомнить Фархада… нет, какой, к черту, Фархад, о Фархаде и речи нет. Если вспомнить Марка… Поначалу неловкий, потом — почти до боли нежный, в последние годы их так и не состоявшейся совместной жизни он слишком часто оказывался раздраженным, усталым и попросту равнодушным. А Вигн, как и в тот проклятый вечер в клубе, заставлял ее летать. С ним она чувствовала себя женщиной, то покорной, то игривой, то властной — и всегда желанной, всегда. Только все это не стоило и пустой бутылки из-под «Стеллы». А Лукас умел читать мысли. Ч-черт.

Лаури подхватила стопку и опрокинула в себя одним глотком. Томатный сок кислил, а водка обожгла нёбо.

Фреда зааплодировала, затем, не ограничившись аплодисментами, заорала:

— Браво!

В этом была вся Фреда.

Моносумато никогда не присоединялся к их рассветным сборищам. Бои в клубе длились часов до пяти утра, а затем все рассасывались. Моносумато, например, отправлялся пить жиденький зеленый чай в компании верной супруги, а затем баиньки. Лукас, а с ним часто и Лаури, шел к Шеймасу. Ирландец держал легальный бизнес, вот этот самый паб на перекрестке Расёмон и улицы Трех Молебствий. В своей непревзойденной наглости он так и обозвал заведение: «У Шеймаса, где мох и клевер». Самый дешевый домишко в этом районе, дом, который никто не решался перекупить у прошлых хозяев. Никто, кроме ирландца, упрямо верившего в свою звезду. Дом под проклятым номером 42. «Си-ни». По-японски «смерть»… Так, что это за мысли о смерти?

— Еще одну!

Шеймас жил в квартирке над пабом, а Фреда, покинув заведение госпожи Белой Ласки, часто его там навещала. В такие дни Шеймас бывал в ударе и даже один раз порывался сыграть на волынке, но его, к счастью, отговорили.

Окошко в столешнице открылось, и оттуда выплыл заказанный коктейль. Вечером здесь работали настоящие официанты, кажется, через одного соратники Шеймаса и его земляки. К утру переходили на самообслуживание, но сегодня Шеймасу так не хотелось вылезать из-под сладкого бремени, что он включил автомат.

— За что пьем? — осведомился педантичный Вигн.

— За прекрасных дам, — предложил Роб Стентон, человек с техасским акцентом и напоминавшими медуз глазами.

Эти холодные и липкие глаза на загорелом лице уже давно обшаривали взглядом Лаури. Кажется, еще с того первого дня, когда она так неудачно навестила притон икэсугиру. Роб вызывал у Лаури омерзение, и все же — вот глупость — его навязчивое внимание льстило.

— За то, чтобы они сдохли, — подал мысль Шеймас. Но Фреда тряхнула серебряной головой и хрипловатым голосом воскликнула:

— За Геод!

И все выпили за Геод, причем Лукас поморщился: «заглушка» вызывала у него колотье в виске. Лаури отставила стопку и потребовала:

— Если уж мы пьем за Геод, пускай Фреда расскажет о Геоде.

Роб и Шеймас при этих словах почему-то захихикали и выжидающе уставились на Фреду, как будто в предвкушении интересного. Та выгнулась по-кошачьи — отчего даже под кожаным лифчиком отчетливо проступили соски, — запустила пальцы в серебряную гриву и выдала:

— На Геоде лошади летают.

— Что? — удивилась Лаура.

Шеймас расхохотался и хлопнул подружку по колену так, что на светлой коже отпечаталась красная пятерня. Фреда зашипела.

— Это у них такая проверка на вшивость. Фредди, растолкуй.

Поморщившись, среброволосая пояснила:

— Есть такая геодская поговорка. Скажи глупцу, что в твоем поместье лошади летают, — и он прекратит расспросы, решив, что его обманывают. Скажи обидчивому человеку, что он глупец, — обидится и уйдет. Скажи равнодушному, что он обидчив, — пожмет плечами и двинется дальше. Если же человек не глуп, не обидчив и не равнодушен, можешь рассказать ему о своем доме.

— Поня-атно. За это следует выпить.

Что и сделали.

Лаури стремительно пьянела, а пьяной ей все было трын-трава.

— Фреда, а вы правда там все поклоняетесь Разрушителю?

Девица сощурилась:

— А то как же. Все как один поклоняемся. Земные поклоны бьем.

— Он же плохой!

— В этом весь, как говорит наш друг Либович, цимес.

Лаури не помнила, кто такой Либович и почему он был «нашим другом», но идея ее взволновала.

— Значит, вы все — плохие?

— Девочке больше не наливать, — тихо сказал Стентон.

— Молчи, убийца с глазами медузы, — парировала Лаури, и Стентон поперхнулся своим бурбоном. — Ты, — она ткнула пальцем в Фреду, — отвечай: вы плохие или хорошие?

Фреда зевнула, показав острый язычок. Кошка кошкой.

— Мы невинны. Невинны, как боги, звери и дети, и в этом-то и весь ужас.

— Объясни.

— Сначала надо выпить.

Выпили.

— Ну?

— Так вот. Та Хеспер, как известно, являлся неоднократно в годину бедствий и в последний час, бла-бла. Но примечательно не это, а то, откуда он вообще взялся.

— Откуда?

Геодка ощерила в гримасе мелкие острые зубы:

— Был когда-то, в давние времена и не в нашем мире, один удачливый полководец… — Рассказывая, она вновь запустила руку в шевелюру Шеймаса и накручивала на палец его жесткие вихры; ирландец одновременно хмурился от боли и блаженно ухмылялся.

— Один, говорю, полководец, и пуля его не брала, и лучемет не жег. И узнал он от некоего прорицателя, мошенника не из последних, о долине Смертной Тени. Любой, кто пересечет эту долину, достигнет бессмертия и божественной власти. Одна беда — каждый шаг по дну долины стоит ровно одну человеческую жизнь. Ну, полководец тоже не дурак был — собрал всю свою армию, десять тысяч бойцов…

— Маловата армия, — заметил страдающий Шеймас.

— Да и долина недлинная. Короче, собрал эту орду, схватил жену с маленьким ребенком и айда в долину.

— А жену-то с ребенком зачем? — спросил внимательный Вигн.

— А на фиг бессмертие, если не с кем его разделить? — резонно заметила Фреда. — Так вот. Маршируют они через долину, на каждом шагу верный боец падает замертво, но полководцу, понятно, начхать. Идут. Уже выход виден. В ста шагах. А солдат мало осталось, совсем уже мало. В десяти. Всего несколько человек. В пяти. В двух. Опа! Нету больше солдат, все сдохли.