Иван Наумов - Мальчик с саблей (сборник)

Бредит, подумал Тайга. Но спросил:

– Это хорошо или плохо?

– Посмотрим.

С юга донёсся клёкот тяжёлых пулемётов.

– Ке фортуна! – воскликнул Скаппоне. – Горлышко всё-таки заткнули.

Рядом раздался хруст ломаемых веток, послышалась крикливая алтинская речь. Грубые руки взяли Тайгу под мышки, поставили на ноги. Удар прикладом между лопаток подсказал направление дальнейшего движения.

Итальянца вытолкнули вперёд. Приятно было увидеть его нахально задранный подбородок и торжествующую улыбку.

– Слышишь, Скаппоне? Ты настоящий… – сказал Тайга и, не найдя подходящего слова, просто повторил, – сэй веро.

В салоне первого класса уже работали кондиционеры, хотя самолёт еще не начал движение.

Человек в изящном светло-бежевом костюме опустился в кресло и молча пожал руку столь же элегантно одетому соседу.

– Поздравляю, Виктор Маркович, – сказал тот. – Чувствую, скоро сравняемся в звании.

– Я бы не загадывал, – улыбнулся Кривцов. – А что, есть предпосылки?

– А то! Плешин устоял. Итальянцы ввязались в бой, час назад в открытом эфире вызвали подмогу. Тут и французы откликнулись, куда бы им деваться? Думаю, всё путём.

Кривцов согласно кивнул.

– Толковый майор у нас там. На своём месте человек. Надо будет как-нибудь поощрить… через военное ведомство.

Стюардесса принесла на маленьком подносе графинчик ледяной водки, две рюмки и блюдечко тонко нарезанных маринованных огурцов.

Виктор Маркович предложил тост за несокрушимую Российскую армию. Его коллега не возражал.

Над лесом прошел французский вертолет с кругами-мишенями на каждом борту и выпустил куда-то вдаль длинную бессмысленную очередь.

Халим вёл своих людей к Пальцам, по самому краю Плешинской Горсти. Окончательно уйдя от перевала, поднявшись высоко вверх, «землемеры» сделали передышку.

Халим орал, выплёвывал пленённым офицерам в лицо презрительные и угрожающие слова. В равной степени не зная ни тополинского, ни алтинского, Тайга мог лишь предполагать, о чём кричит «землемер». Скаппоне, похоже, вообще задумался о чём-то своём.

Увидев, что ни тот, ни другой пленник не понимают его, Халим сосредоточился, а потом сказал по-английски:

– Какая жалость: нет времени занять меня вами. Я обещал, и я выполню. Жалко, что быстро.

Полуобернувшись к своим бойцам, он сделал странный жест рукой, будто снял крышечку с заварочного чайника, и ответом ему был хищный восторженный рёв. Двое, не дожидаясь дополнительных указаний, бросились прочь вверх по склону.

– Душа за пташа, – по-волчьи оскалив верхние зубы, нарочито разборчиво произнёс Халим.

При этом он внимательно и неотрывно смотрел Тайге в глаза.

Хрен тебе, подумал Роман. Он постарался сохранить каменное лицо, хотя сердце затрепетало, заартачилось, размазалось в груди бесформенным безвольным комком.

Какое-то время спустя пленников погнали вверх по тропе.

Тайга едва удерживался от того, чтобы рухнуть на землю, крутиться ужом, не давая поднять себя, пытаясь отсрочить хотя бы на минуту, хотя бы на секунду… Но брёл вперёд, уставившись в затылок итальянцу, – будто плыл до буйка.

Как же хорошо, что я не один. Прости за такие мысли, Скаппоне, лучше бы уж тебе сидеть в своём солнечном Таранто, пить сладкие сицилийские вина, жрать морских гадов с макаронами, а не вот так… И всё же – как хорошо, что я сейчас не один…

Они вышли на широкую прогалину. Влево уходил пологий склон, постепенно закругляясь и превращаясь в обрыв. Сквозь редкие ветки деревьев было видно долину, сизые столбы пожаров, цветную мозаику Плешина.

Две осины тугими дугами пригнулись к земле, притянутые к корявому корню старого дуба толстой капроновой верёвкой. С макушки каждой осины свисало по петле.

Тайга почувствовал, что ноги совсем отказываются повиноваться. Его ткнули в спину, и он едва не упал.

Соберись же, подумал Тайга. Осталось всего ничего. Это может выдержать даже ребенок! Он вспомнил каменного мальчика – чуть нахмуренные брови, сжатые в несостоявшейся улыбке губы, взгляд исподлобья – и почти успокоился.

Их вытолкали на середину поляны, к змеящимся в траве веревкам.

– Роман, гуарда: бандьера!

Итальянец пристально смотрел за спину Роману. Тайга обернулся и понял Скаппоне без перевода. Сквозь дрожащий утренний воздух, плотными слоями плывущий над оврагами и буераками Плешинской Горсти, над серо-красным панцирем крыш далёкого города замерцала крошечная цветная искорка – кто-то поднял флаг над центральной башней старого замка.

Три десятка бойцов Халима собрались полукругом.

Пленников поставили на колени, а ноги сзади придавили тяжеленным стволом поваленного дерева.

Икры и ступни быстро занемели. Роман почти не почувствовал, как молчаливый алтинец накрутил на лодыжках грубые узлы, а свободными концами веревок обмотал и без того туго стянутые запястья.

Халим самолично надел пленникам на шеи петли и затянул их, насколько смог. Громоздкие узлы под подбородками напоминали курчавые бородки вавилонских царей.

– …ти прэгьямо, фино алла каза дэль Падре… – послышался Роману еле уловимый шёпот итальянца.

– Летите в ад, – сказал Халим.

Тайга мысленно протянул закопчённую каменную руку к ножнам павшего воина и намертво сомкнул пальцы на холодном эфесе сабли.

Халим вынул из-за пояса широкий, каким рубят капусту, нож, зашёл пленникам за спину, примерился и ударил по веревке, удерживающей осины, отчего та запела как тетива.

Тесак «землемера» оказался недостаточно острым. Халим лупил и лупил им по непослушным волокнам, с каждым ударом обрывая по нескольку нитей.

А когда верёвка с треском лопнула и осины взметнулись в стороны, то освободившиеся души Тайги и Скаппоне рванулись вверх, в ослепительное небо, вместе с трехцветным флагом Тополины.

Сан Конг

И нечего лить слёзы! Насмотрелись на французов да португальцев! Проще всего выпустить боль и обиду в мир, чтобы они расползлись повсюду. А попробуй запереть их в себе! То-то!

Так говорит Дедушка.

– Просыпайся, Листочек! – столько любви и заботы таилось в этом голосе, что Саоан начинал улыбаться, еще не открыв глаз. Мягко выныривая из сна, он понемногу собирал вокруг себя мир. Вот зашумел прибой, заскрипела старая пальма, треснувшая во время последнего урагана, далеко на заливе прорезался гул мотора. С новым утром, Саоан!

– А почему «Листочек»? – спросил он когда-то давно.

– У человека две стороны, – ответила Мама. – Наружу – блестящая и твердая, внутрь – мягкая и нежная…

Мотор – это хорошо. Мотор – это Эухенио с новым товаром для своей лавки – и новыми книгами. Саоан посмотрел в потолок. Пучки сохнущих трав покачивались от прикосновений бриза. Пологий солнечный луч щекотно лизнул в нос.