Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

Они долго потом дружили — до девятого класса.

Они?

Терехов вспомнил Нику, Даника и вспомнил, что в его жизни ничего подобного не было, но и было тоже, потому что случилось это с Эдиком Ресовцевым. Значит, у нас уже и воспоминания общие, значит, я могу вспомнить, как это произошло у нас с Жанной впервые, как я впервые ее поцеловал, и как я впервые с ней…

Терехов вспомнил и это, и еще что-то из своей — Ресовцева — жизни.

Ну вот, — сказал он себе, — не так все это страшно.

Я пришел в Элинор.

Жанна гладила Терехову руку, а он не обращал внимания, уходил все дальше, и она не могла оставить его одного.

Я с тобой, — сказала она. — Подожди меня.

Ее подняли сильные Володины руки и понесли сквозь стены в чистый воздух наступившего вечера. Она не смотрела вниз, где остался город, улицы, люди. Небо темнело, но звезды не появлялись. Голос Терехова сказал: «Не бойся», и она не боялась. Жанна смотрела, слушала, чувствовала, любила. Ощущение любви — сладкое, мучительное, ждущее, замирающее, влекущее, усыпляющее — полностью наполнило ее, она стала собой, Жанна только сейчас это поняла: Эдик нашел ее и воскресил, а ведь она должна была сама его искать, в этом был смысл ее рождения, и смысл рождения Володи и Олега, всех четверых — найти друг друга в том мире, где искать можно было только интуитивно, не зная ничего о собственном предназначении, и, значит, им удивительно повезло родиться в одном городе, иначе они не встретились бы никогда.

Повезло? Она подумала, что на Элиноре нет такого понятия. То, что происходит, происходит потому, что так задумано. А то, что не получается, не получается потому, что задуманное не удалось.

Чернота рассеялась, Жанна не заметила, как и когда это произошло, она огляделась и сказала вслух:

— Элинор.

Глава тридцать третья

Терехов поставил точку, сохранил файл, подумал о том, что никто из читателей не сумеет понять скрытую за словами суть текста, но это была не его проблема, а проблема читателей. Он свое дело сделал. Каждый должен делать то, на что способен.

Жанна возилась в кухне, готовила легкий ужин, минут через пять должен прийти Олег, значит, нужны три порции, Эдик обойдется мысленной чашкой крепкого кофе — достаточно, чтобы ощутить все прелести напитка, не получив при этом тахикардии, преследовавшей его при земной жизни.

Терехов обнял Жанну, поцеловал в губы, она ответила, продолжая нарезать хлеб. Сыр и колбаса, уже нарезанные, лежали двумя горками на тарелочках, а дольки лимона Жанна положила в вазочку. О вазочке, спрятанной глубоко в кухонном шкафчике, Терехов забыл напрочь, а Жанна открыла изображение в его памяти, ей это удалось легко, даже легче, чем самому Терехову, и он поцеловал ее еще раз — за то, как им легко вместе, и как им легко и хорошо будет теперь всегда.

Здесь?

Он хотел, чтобы ему с Жанной было хорошо на Элиноре, в том мире, где они живут на самом деле.

Они остались здесь? Почему? Они умели и понимали больше, чем раньше, но — остались? Разве этого хотел Эдик, когда писал их общий роман?

Перестань, — сказала Жанна, а Олег (он вышел из вагона метро и поднимался по эскалатору) заметил: все правильно, неужели ты думал, что мы трое умрем от того, что стали, наконец, понимать собственную многомерную суть? Разве ты хочешь умереть?

Жанна закончила нарезать хлеб, положила в хлебницу и отправила в комнату, на большой обеденный стол. Вытерла салфеткой пальцы, поправила прическу перед небольшим зеркалом, появившимся в воздухе над плитой и исчезнувшим сразу, как только Жанна отвернулась, и пошла в комнату, где Терехов уже успел положить кружок колбасы на хлеб и откусить большой кусок — он только сейчас ощутил настоящий голод, и Жанна тоже почувствовала, что голодна, а Олег, уже вышедший на улицу и подходивший к троллейбусной остановке, заметил мысленно, что хотя он недавно и съел пирожок с капустой (угостила Таня из диспетчерской службы), но готов проглотить не меньше трех бутербродов, потому что все, сделанное руками Жанны, должно быть очень вкусным.

— Знаешь… — сказал Терехов, едва ворочая языком.

— Проглоти, а потом разговаривай, — улыбнулась Жанна. — А лучше говори молча.

Да, — сказал Терехов, — вслух можно говорить только слова, а мысленно передаются еще образы, ощущения, чувства и еще что-то, чему я не нахожу определения, а ты понимаешь, и Олег понимает тоже, и Эдик, хотя он и не здесь вовсе.

Мы на Элиноре, — сказала Жанна. — Ты не видишь?

Вижу, — сказал Терехов. — Но к этому трудно привыкнуть.

Мы как младенцы, — сказал Олег. Он втиснулся в переполненный троллейбус, его едва не зажало дверью, но все равно ему было легко, он не ощущал своего тела, тело жило само по себе, делало то, что всегда, не мешало думать, не мешало Олегу быть там, где ему хотелось, он стоял рядом с Володей и Жанной, обнимал обоих за плечи, взял со стола сразу два бутерброда — один с колбасой, другой с сыром — и жевал, было очень вкусно и немного смешно, потому что втиснувшийся вместе с ним в троллейбус мужчина лет сорока косился на него странным взглядом.

Мы как младенцы, — повторил Олег. — Мы даже не подозреваем, что мы сейчас умеем.

Вот именно, — сказал Ресовцев, прервав долгое молчание. Он тоже был с ними, но в разговор не вступал. Он понимал больше, чем Терехов, ощущал больше Жанны и знал больше Олега, но хотел, чтобы они сами поняли, узнали и ощутили то, что стало теперь для них миром, жизнью и сутью.

Вот именно. Мы на Элиноре. Мы здесь живем.

Глава тридцать четвертая

Терехов стоял у стеллажа в «Библиоглобусе» и смотрел на обложку. Книга была плоской, скорее даже одномерной, как прямая линия, нарисованная на белой стене и ведущая из ниоткуда в никуда. Цветная обложка, на которой пышногрудая красавица направляла огромный лазерный пистолет на щуплого мужчину с выпуклым, не по размеру, торсом, не возмущала Терехова и не радовала — картинка, как многие, рядом на полке еще и не такое убожество, все это не имело значения, главное текст, и даже не сам текст, а то, что за текстом, то, что впитывалось подсознанием независимо от желания читателя, то, что становилось сутью, хотел того читатель или нет.

Нужно только открыть первую страницу, прочитать первую фразу — и все.

Действительно — все.

А ведь в другом моем трехмерии, подумал Терехов, там, где время опережает наше на две минуты и где моя первая книга вышла на десять лет позже, чем здесь, поняли меня правильно. Там и книга продается гораздо лучше. Что поделаешь, я ведь и сам другой в том мире, а здесь мне просто не повезло с художником.