Они были мелкие и золотокрылые - Юлиана Лебединская
Но эта зараза с кнутом не отключалась!
В общем, накатали жалобу производителям, залечили ожоги от кнута и вскоре забыли об инциденте. Тем более что производитель подарил нам по пять бесплатных часов с парой вип-красоток, из числа самых элитных – в качестве компенсации. Говорят, они тако-е-е-е вытворяют, и к боли почти не чувствительны, делай, что хочешь… А меня папашка – сюда!
Я покосился на покачивающуюся на коне девицу.
Пугает, значит. И в руках – кнут. Не тот ли самый? А ведь, откровенно говоря, забыть о неприятности я-то забыл, но всё же временами мечтал именно об этой цыпочке. Даже хотел предложить разработчикам добавить девочкам строптивости. Разумеется, не такую звериную дикость, чтобы ожоги оставались, но… Какой интерес в полной безропотности? Ты её сечёшь, а она и слова не скажет, поскуливает только. И ждёт, когда ты наиграешься и заплатишь. Скучно. А к другим развлечениям пока ещё возрастной ценз не пускает. Но и там, судя по тому, что я слышал, разнообразие не большое.
Вот если бы как-то по-другому… поинтересней…
– Я не из пугливых, вообще-то, – прокричал я вслед девице. – А с кнутом дашь поиграть?
Она засмеялась.
А в следующий миг мы уже неслись на коне вдоль реки. Ветер трепал чёрные волосы всадницы и лошадиную гриву, и они били меня по лицу, от неистовой скачки перехватывало дыхание. Мы пронеслись по узкому устью реки на другой берег, меня окатило брызгами. Сердце моё колотилось, как никогда в жизни. Казалось, я сейчас взлечу. Хотелось вопить от восторга. Я и завопил!
– Йееее-хууууу!
Конь проскакал ещё немного и остановился посреди поляны с ярко-жёлтыми цветами. Я огляделся, переводя дух. Значит, прямо здесь и займёмся? Красиво…
– Конец сеанса! – звонко сообщила девица, и я очутился на земле.
– Подожди, а как же… Постой!
Но лошадиный хвост уже маячил метрах в пяти от меня. Я пытался его догнать, но расстояние ничуть не уменьшалось. Я остановился.
– Как тебя хоть зовут?
Чушь какая-то. Я никогда не интересовался у вирт-девок их именами. Кроме самой первой. Юной и трясущейся, с веснушками и светлыми ресницами. Я её пожалел. Сам не знаю, с какого перепуга. Отказался от всяких там причандалов, вроде кнутов и колючек, и вообще старался быть как можно деликатнее. А она потом вызверилась на меня – мол, я жлоб и тряпка, из-за недостатка фантазии гонорар за наш сеанс ей полагался совсем крошечный.
В общем, я ей от себя гонорара отсыпал и сказал, чтобы молчала. Типа, первый раз у меня, и всё такое… А второй раз попалась она нам с пацанами, и уж тогда оттянулись, ух! Ну, насколько программа позволила, конечно. Ревела, дура. Не угодишь, блин. А её имени я всё равно не запомнил.
– Я – Неонила, – отозвалась моя всадница. – Можно просто Нила. Почти как река в Африке.
– Где река? – опешил я.
Но она внезапно оказалась совсем далеко, а я услышал писк датчиков.
И через секунду уже сидел в капсуле тёмного подвала, отключая контакты и ошалело тряся головой.
И что это было?
2. Чувства на обочине
Я очумело выбрел во двор, потопал на огород. Где-то за спиной хлопнула калитка – бабка вернулась. Я спешно забился под куст. Что-то было не так. Видеть бабку не хотелось – но не из раздражения, как обычно. Просто хотелось посидеть в тишине, чтобы никто не трогал.
Перед глазами всё ещё мелькали деревья, брызги воды и лошадиная грива. И дыхание перехватывало от дикой скачки.
Что за фигня?
Так хорошо мне ни в одном вирте не было. Ни с одной тамошней девахой.
И вдруг я подпрыгнул, колючая ветка куста подло впилась в шею.
Я же не заплатил! И не мог заплатить – у меня все счета сейчас блокированы папашей. А девица, стало быть, не получила денег за сеанс. Хотя, если так подумать, за что платить-то? Ничего же не было. Прокатились – и она ускакала.
А может, с бабкиного счёта чего-то списалось? Должен же у неё быть какой-то счёт, если есть вирт. Я покосился на дом, в мутном окне мелькнула седая голова. М-да, попадёт мне.
Бабка выползла на огород.
На карачках я пролез под кустом, нырнул под соседний, тоже колючий, зараза. Потом рухнул в заросли крапивы и, кусая губы, чтобы не завыть, бросился к ближайшим яблоням, и дальше, пока не оказался в густой листве этой… как её… сливы! Сам не знаю, как вскарабкался почти на вершину. Я уселся на ветку. Ладони с коленями саднили, ободранные об ствол, плечи горели от крапивы…
Бабка рассказывала, что когда-то давно, когда ещё не было виртов, детишки вот так развлекались – лазили по деревьям, жрали дрянь, которая на них растёт. Я присмотрелся к висящей у носа сливе. Мелкая, фиолетовая, пыльная… Перед глазами снова замелькали кадры из сумасшедшего бабкиного вирта. И вдруг в нос ударил дурманящий сладкий запах. Это что… – я принюхался – слива пахнет? Вот эта скукоженная типа ягода?
Нет уж, не буду я тебя жрать, и не надейся.
Я прислушался. Вгляделся сквозь листву. Бабкиных шаркающих шагов слышно не было. Равно как и не видно самой бабки.
Я осторожно слез с дерева. Надо бы царапины обработать – дома вокруг меня уже бы кружили мед-боты. И пожрать не мешало. Но в дом идти не хотелось. Да и царапины, вроде как совсем царапины. И я побрёл к речке.
А у реки топталась бабка! С полной корзиной всякого тряпья – она его стирала в речке.
– Ох, а вот и ты, внучок, – продребежжала она. – Как хорошо. Помоги бабушке!
– Я не полезу в эту дрянь, – сцепив зубы, проговорил я и попятился.
Сбежать бы, но… Если помогу, бабка может отцу про вирт не расскажет.
– Я сама полезу, внучок, ох, – она красноречиво шлёпнула ногой по зелёной воде. – А ты с бережка будешь подавать мне бельё и выкручивать постиранное.
Я шагнул к мутной реке, радуясь, что всё-таки не пожрал – есть надежда, что не стошнит. Бабка ещё что-то скрежетала, а я вдруг перестал её слышать. Машинально подавал тряпьё, забирал постиранное, а перед глазами стоял чёрный конь… – вороной – откуда-то пришло слово, – черноволосая девица, журчащая чистая вода, зелень… Смех. Стук копыт.
– Завлекала она меня, – пробормотал себе под нос, складывая в корзину мокрое подобие рубахи.
– Что, внучок? – подняла голову бабка.
– Ничего. Следующее давай, говорю.
– Сейчас, внучок. Последнее уже…
Я и не заметил, как бельё
