Александр Соколов - Тайна прикосновения

Но более всего на Ивана произвели впечатление три акварели. На первой одинокий танцовщик с печальной маской на лице делает своё па в пространстве преломляющегося света от зеркал, его окружающих; вторая — опять же — одинокая фигура человека на площадке среди городских стен — он сидит, упираясь подбородком в вытянутые на коленях руки, и стены нависают над ним, маленьким человечком, грозя раздавить его.

На третьей картине — бредущие цепочкой по земле с трещинами солдаты. Огромное солнце висит над пустыней и смотрит, как один за другим солдаты падают, и от последнего из них остаются кости и череп, накрытый каской, а рядом с этим черепом — единственный хилый цветок, пробившийся в безжизненной пустыне, под телом человека, оказавшимся удобрением для скудной земли.

Иван потом долго размышлял — откуда в подростке такое наитие?

— Давид, как твой Алик? Художником станет?

— Да нет, это он для себя. а так — очень много читает. После музыкалки собирается в консерваторию, уже решил для себя.

— Дорогие мои! Прошу к столу! — провозгласил Иван.

Подошёл Евсигнеев, спросил улыбаясь:

— Ваня, а с работы кто-нибудь будет?

— Да нет. Ты знаешь, нет у меня в этом окружении единомышленников! А приглашать только оттого, что он в кресле начальника, я не привык.

— Я знаю, поэтому и спрашиваю. А как там у вас Крутских? Я его на своё место рекомендовал, когда уходил в Усмань.

— Проштрафился Крутских. Что-то связано с растратой денег. Теперь работает директором средней школы. Выпал человек из обоймы!

На землю перед крыльцом, где они стояли, упало несколько крупных капель дождя, порывистый ветер прошёлся по деревьям, приподнял скатерти на столе: на западе небосвод потемнел, воздух сгустился, повеяло свежей прохладой.

— Э-эх, граждане-товарищи, придётся нам срочно эвакуироваться под крышу! А ну хватайте со столов кто чего может — и на веранду, накроем в большой комнате! — скомандовал Иван, и все поспешили к столу, брали тарелки с холодцом, салаты, испечённых в духовке кур и уток, жареную свинину и колбасу, водку и вино.

Потом перенесли столы и доски — лавки. Едва успели рассесться за столом, как пошёл сильный ливень, Паша бросилась закрывать окна. И тут все ощутили, что от натопленной печи дома тепло, как под жарким солнцем.

— Что делать! — сетовал Иван, — печку на улице для таких мероприятий поставить не успел. Если нужна духовка, то приходится топить печь! Ничего, можно разоблачаться, сейчас дождь пройдет, и снова откроем окна.

Меж тем за окнами потемнело, разразилась гроза, удары грома раскатывались, казалось, над самой крышей. Оля убежала к себе в комнату и спряталась под одеяло. Отец пошёл её успокаивать. Володя улыбался Борису, своему любимому племяннику: «Почти как на войне! Ты не забыл, как я в «Комсомольце» учил тебя плавать?» Улыбаясь и балагуря, он уже махнул пару рюмок водки, не дожидаясь торжества, и пребывал в хорошем расположении духа.

Саньку допрашивал с пристрастием Евсигнеев о том, как он сдал экзамены и его планах: «Ну, а ты, школьник, знаешь, к примеру, как отличить многочлен от одночлена? Ну, раз пятёрка по матерной-матике, тоды ой!» И тут же отреагировала его жена Сима, черноокая красавица в теле: «Коля, ну разве можно с ребёнком так?» «Какой он тебе ребёнок! Он вот-вот в город уедет и будет там жить как настоящий мужик, грызя гранит науки. Да, Санька? Кем будешь-то?»

Аня тихо разговаривала с Зиночкой: «Ну, как ты, Зинуля? Слышала, нашёлся твой муж.» «Нашёлся, в Ленинграде живёт, у него новая семья. Извинялся, просил дать возможность глянуть на Славку. Думаю, незачем травмировать ребёнка. Он думает, что его отец погиб на войне. Вот подрастёт, тогда и узнает, кто его отец.» «Где он у тебя?» «В лётное училище поступил в этом году».

Наконец все уселись, раскаты грома стали тише, и с рюмкой в руке поднялся хозяин дома:

— Дорогие мои друзья! Я рад, что вы нашли в себе силы и время приехать и что мы собрались под крышей нашего нового дома. Не хватает за этим столом погибшего Гаврюши Стукова, моих погибших старших братьев. Жалею, что здесь нет наших родителей, к сожалению, мы лишены возможности видеться с ними часто, и это неправильно! Предлагаю первый тост за них, за ныне здравствующих родителей!

Все выпили и дружно застучали вилками. Дождь кончился так же быстро, как и начался. Паша открыла окна, и в комнату ворвался свежий, насыщенный озоном воздух вместе с пением птиц.

Поднялся Троепольский с рюмкой в руке, толстые жёлтые линзы его очков сверкнули в свете электрических лампочек:

— Я позволю себе первым высказаться, на правах старого друга. Мы с Ваней ещё мальчишками учились вместе в Ежовке, усваивая азы агрономии, селекции растений. Усидчивыми нас тогда назвать нельзя было: мы сами переживали растительный период жизни — были сами ещё растениями, и это понятно. Но была у Вани одна отличительная черта среди всех мальчишек — ещё тогда он стремился всем помочь, с открытой душой относился ко всем без исключения. Он и сейчас такой же, наша сложная жизнь его не изменила. Ну, и его улыбка. Разве кто-нибудь так может улыбаться? Я хочу выпить за его половину века, за эту честную душу, за его романтическую натуру, наконец, за этот новый дом и его хозяйку, Пашу!

За столом зааплодировали, затем все дружно выпили и принялись закусывать. Тосты говорили Евсигнеев и Володя, старший сын Боря и Паша, Зиночка и Аня. Среди общей многоголосицы чей-то женский голос, обращаясь к Ивану, стал просить: «Ваня, прочитай "Слушай"!» Другие кричали «Тихо!» так, что в комнате стало неимоверно шумно.

Иван отложил вилку и рукой обнял спинку стула. Глаза его устремились куда- то поверх собравшихся, и он начал тихо, постепенно наращивая звучание:

Как дело измены, как совесть тирана,Осенняя ночка темна.Темней этой ночи, встаёт из туманаВидением мрачным тюрьма…

Все присутствующие не раз слышали эту декламацию, но и сейчас они затихли, вновь и вновь сопереживая страданиям узников, осуждённых за народное дело.

Кругом часовые шагают лениво,В ночной тишине то и знай,Как стон, раздаётся протяжно, тоскливо:«Слу…шай! Слу…шай!..»

Слово «слушай» пропевалось, как и сказано в тексте — протяжно, так, как это делали на самом деле часовые, боявшиеся уснуть на своём посту.

Здесь штык или пуля, там — воля святая!Эх, тёмная ночь, выручай!..Будь хоть одна ты защитницей нашей!«Слу…шай! Слу…шай!..»

— поднимая голос, восклицал Иван и продолжал читать дальше так, что у присутствующих пробегали мурашки по телу.