Владимир Немцов - Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

Перед тем как испытывать приборы на себе, что было еще до той горькой обиды, которую Римма нанесла ему, Вадим хотел проверить их также и на Римме, но сейчас отказался.

Однако Римма настаивала:

— Поучите меня, как с аппаратами обращаться. Сами не говорили, что я должна быть лаборанткой. Обрыдло мне аккумуляторы таскать.

Рассматривая бумажную ленту с записью разных медицинских показателей, определяющих самочувствие Яшки в полете, Вадим удивлялся, насколько они изменились после включения атомных двигателей. Только что отсюда ушел Марк Миронович, которому Вадим продемонстрировал полную исправность всех приборов. Значит, дело не в технике, а в Яшке. Видимо, его организм не переносит столь огромного ускорения. Марк Миронович разводил руками, качал головой и, видно, был не на шутку огорчен.

Любознательность Вадима часто приводила в ужас его мать. Ну хорошо, она врач, работает в исследовательском институте. Дома от медицинской литературы не продохнуть, шкафы с журналами уже вылезли в коридор. Но Димка-то здесь при чем? Неужели ему недостаточно своей радиотехники, чтобы еще интересоваться медицинскими журналами? Правда, тут есть связь. Димка занимался электрорадиоприборами, которые применяются для диагностики и лечения. Но ведь это постольку поскольку. Не основная его специальность.

— Хорошо, садитесь, Римма, — все еще продолжая рассматривать ленту, согласился Вадим. — Попробуем выяснить одну странность. Уж очень знакомая кривая. Где-то я ее видел…

Чтобы убедиться в правильности полученных результатов, надо повторить опыт не один раз. Вадим проверяя приборы и на себе, и на Марке Мироновиче, хотел было опутать проводами своего начальника Бориса Захаровича, но тот терпеть не мог медицинских исследований, особенно если показатели твоего здоровья выражаются в абсолютных цифрах (пульс, давление, температура и прочее). Пришлось благоразумно воздержаться.

Где-то пряталось сомнение, что приборы слишком чувствительны. Подумать только: Римма сказала несколько слов, а в сердце Вадима забушевали такие электромагнитные возмущения, что в осциллографе готовы были задымиться всякие там транзисторы. По словам мамы, у Вадима повышенная нервная возбудимость, да и случай здесь особый. Но взять бы того же Марка Мироновича. Человек пожилой, уравновешенный. А посмотрели бы вы на экраны, где бегали его сердечные токи! Спокойный, спокойный, но когда он убедился, что приборы в порядке, а значит, дело в Яшке, который не выносит ускорения, то и сердечко откликнулось. Пульс начал давать перебои, и, чтобы не смотреть на это безобразие, врач содрал с себя всякие электрические хомутики и ушел расстроенный.

Боясь притронуться к голой девичьей руке, Вадим затянул на ней резиновый браслет, присоединил электроды.

— Ну, а это вы уже сами пристройте, — передавая ей специальный микрофон и отвернувшись к осциллографу, сказал Вадим. — Около сердца.

Он щелкнул переключателем, поставил его на самую первую кнопку, чтобы кривая не вылезла за пределы экрана. Ведь девушки, как правило, непосредственны. Вспыхивают, краснеют, у них острее проявляются чувства. Они чаще, чем ребята, смеются, а иногда и плачут. А если так, то на осциллографе опять будут скачущие кривые, вроде Яшкиных.

— Ваша «обезьянка» готова, — кокетливо проговорила Римма, упираясь руками в колени. — Можете включать.

Вадим подключил наиболее спокойные регистрирующие приборы с перьями-самописцами. На длинной разграфленной ленте они оставляли цветные линии.

Ровненькие зубчики пульса, округлые волнистые кривые говорили о полном сердечном покое Риммы. Она не понимала сущности испытаний. Не раз ее просили поговорить в микрофон, может быть, и сейчас Вадим проверяет, как разные звуки действуют на человека? Зачем это людям нужно, неизвестно. Впрочем, она и не стремилась «засорять мозги» всякой чепухой, а потому, слепо выполняя приказания, никогда не расспрашивала, к чему это все и зачем? Толь Толич тоже придерживался этого метода. «Любопытному в театре нос прищемили, — шутливо предупредил он Римму перед тем, как «бросить на производство». — В нашем деле чем меньше знаешь, тем спокойнее».

Предупредил он ее на всякий случай, а скорее всего — по привычке. В НИИАП секретными работами не занимались, но когда-то давно Медоварову пришлось иметь дело с секретной лабораторией. С тех пор даже на фабрике, выпускающей пластмассовых жучков и паучков, чертежи новых клипсов и брошек он спускал в цех с грифом: «Для служебного пользования». Не мудрено, что в воспитании Риммы Толь Толич сыграл существенную роль. Ее ленивый ум ждал именно такого руководства. Вадима удивляло, что никогда она не спрашивала его о технике, но это было простительно. Вечера мимолетны, не хватало времени даже для стихов.

Но сейчас надо чем-то взволновать Римму, только осторожно, чтобы не получилось, как на предыдущих испытаниях с Марком Мироновичем и самим Вадимом.

Вчера в газетах он прочел, что на одном из островов, где патриоты боролись за свою независимость, колониальные войска спалили и уничтожили несколько деревень. Погибли сотни женщин и детей. Повстанцев бросили в тюрьму, и теперь они ждут казни. Не только Вадима, но и всех работников здешнего института, иностранных гостей, да и, наверное, всех честных людей мира, серьезно взволновало это известие. Опять колонизаторы не унимаются, опять льется кровь.

Делая вид, что все еще подготавливает аппаратуру, Вадим рассказал Римме о трагедии маленького острова, о судьбе приговоренных.

— Подумать только, — искренне негодовал он, размахивая отверткой. — Против женщин и детей колонизаторы выпускают танки, бросают бомбы… Люди сгорают заживо…

— Не знаю. Не читала.

Вадим поперхнулся и, позабыв о приборах, посмотрел Римме в глаза.

— Но ведь я же рассказываю?

— Вы это умеете, — рассеянно улыбнулась Римма и картинно потупилась.

На всех приборах, отмечающих ее самочувствие, ничто не изменилось. Вадим упрекнул себя в недальновидности — в конце концов, не все обязаны интересоваться международными событиями. Попробуем другое. И он осторожно перевел разговор на более близкую тему. Ссылаясь на пример своих друзей, которые поехали осваивать Сибирь, Вадим увлеченно рассказывал о том, что каждый день приносит нам новые большие и малые радости. Он даже постарался раскрыть перед Риммой широкие горизонты завтрашнего дня, упоминал о романтике, о приключениях…

Хоть бы что-нибудь задело Римму. На осциллографах, отмечающих ничтожные доли душевного волнения, все оставалось по-прежнему. Сердце Риммы работало с завидной четкостью метронома.