Артур Конан-Дойл - Затерянный мир (сборник)

В кресле перед открытым окном сидела очень древняя старуха, и рядом с ней на другом кресле лежал сосуд с кислородом, несколько меньший, чем те, которым мы обязаны были своим спасением, но того же устройства. Когда мы ворвались в дверь, она обратила к нам свое худое, изможденное лицо в очках.

— Я уже боялась, что навсегда останусь одна, — сказала она. — Я больна и не могу пошевельнуться.

— Счастливый случай занес нас сюда, — сказал Челленджер.

— У меня есть к вам необычайно важный вопрос, — прошамкала она. — Пожалуйста, скажите, джентльмены, совершенно искренно: какое влияние окажут эти происшествия на Лондон и на акции северо-западных железных дорог?

Если бы тон ее не был так трагически-серьезен, мы бы, вероятно, громко расхохотались. Миссис Берстон, — так звали ее, — была престарелою вдовою, жившей исключительно на ренту от небольшого числа этих акций. Весь ее образ жизни зависел от уровня дивидендов этого предприятия, и она просто не могла себе представить существования, которое бы не стояло в связи с ценностью ее бумаг. Напрасно старались мы ей объяснить, что денег она может брать сколько ей вздумается, и что все взятые ею деньги не будут иметь для нее никакой цены. Ее угасавший ум не мог освоиться с изменившимся положением вещей, и она горько оплакивала свое погибшее состояние.

— Это было все, что я имела, — плакала она. — Теперь, когда я все потеряла, мне только остается умереть.

Несмотря на ее причитания, нам все же удалось узнать, каким образом выжило это старое, слабое растение, когда вокруг него погиб весь огромный лес. Она страдала астмою, и врач предписал ей кислород. Когда катастрофа разразилась, баллон с кислородом находился у нее в комнате. Естественным образом она начала его вдыхать, как делала это всякий раз при затрудненном дыхании. Ей стало от этого легче, и постепенно расходуя свой запас, она ухитрилась пережить критическую ночь. Под утро она заснула беспокойным сном, и разбудил ее только шум нашего автомобиля. Так как взять ее с собою было невозможно, то мы снабдили ее всем необходимым и обещали через несколько дней проведать ее. Когда мы уходили, она все еще горько оплакивала гибель своих акций.

Когда мы подъехали к Темзе, нам стало труднее продвигаться вперед, так как препятствий на дорогах становилось все больше. С чрезвычайным трудом добрались мы до Лондонского моста. Въезд на него со стороны Мидлсекса запружен был из конца в конец всевозможными препятствиями, так что невозможно было проехать дальше в этом направлении. В одном из доков, поблизости от моста, ярким пламенем горел корабль, и воздух полон был гарью и дымом. Над районом парламента нависла густая туча дыма, но с того места, где мы находились, нельзя было установить, какое здание объято пожаром.

— Не знаю, как вам, а мне Лондон кажется ужаснее деревни. Умерший Лондон действует мне на нервы, — сказал лорд Джон, остановив машину. — Я высказываюсь за то, чтобы двинуться в объезд и возвратиться в Ротерфилд.

— Я не понимаю, чего мы тут в сущности ищем, — сказал профессор Саммерли.

— Но с другой стороны, — сказал Челленджер, чей зычный голос странно звучал в ужасающей тишине, — трудно допустить и поверить, что из семи миллионов человек в великом Лондоне осталась в живых только одна старуха, пережившая катастрофу благодаря таким случайностям, как ее болезнь и средство от болезни.

— Но, если бы даже спаслись и другие, Джордж, как можем мы надеяться их разыскать? — отозвалась его жена. — Впрочем, я вполне присоединяюсь к твоему мнению, что нам нельзя покинуть Лондон, прежде чем мы не испытаем всех средств.

Мы покинули автомобиль на краю дороги, пошли, преодолевая множество препятствий, по усеянному людьми тротуару вдоль Кинг-Вильям-стрит и вошли, наконец, через открытые двери в здание одного большого страхового общества. Это был угловой дом, и мы остановили на нем свой выбор, как на выгодно расположенном наблюдательном пункте, откуда вид открывался во все стороны. Поднявшись в верхний этаж, мы вошли в залу, где, несомненно, до катастрофы происходило заседание, так как посередине, за длинным столом, сидело восемь пожилых людей. Высокое окно было открыто, и все мы вышли на балкон. Отсюда взорам нашим открылись переполненные улицы Сити, бегущие во все стороны. Прямо под нами улица по всей своей ширине чернела от крыш неподвижно стоящих автомобилей. Почти все они повернуты были по направлению к границам города, из чего можно было заключить, что перепуганные дельцы Сити собирались немедленно вернуться к своим семьям за город и в предместья. Там и сям, среди скромных кэбов, видны были пышные, отделанные медью автомобили денежных тузов, беспомощно застрявшие в остановившемся потоке парализованного уличного движения. Как раз под балконом стоял такой особенно большой и роскошно отделанный автомобиль, седок которого, толстый старик, выгнулся из окна, просунув наполовину сквозь него свое неуклюжее туловище и вытянув руку с короткими пальцами в бриллиантовых перстнях, как будто он подгонял, шофера во что бы то ни стало пробиться вперед. Дюжина автобусов торчали в этом потоке, словно острова. Пассажиры лежали вповалку на крышах, как разбросанные игрушки. К толстому столбу дугового фонаря прислонился спиною рослый полисмен в такой естественной позе, что трудно было признать его мертвым. У ног его лежал оборванный мальчик-газетчик, и рядом с ним валялась кипа газет. Тут же застрял фургон с газетами, и мы прочитали плакаты, напечатанные черными и желтыми буквами: «Сцена в палате лордов. Большой матч прерван». Это был, по-видимому, первый выпуск, потому что другие плакаты гласили: «Конец ли это? Предостережение знаменитого ученого» и «Прав ли Челленджер? Тревожные вести».

На этот последний плакат, поднимавшийся над толпою как знамя, Челленджер показал своей жене. Я видел, как он, читая его, напыжился и пригладил себе бороду. Его многостороннему духу было приятно и лестно, что Лондон в час своей гибели вспомнил его имя и его пророчество. Мысли свои он так выставлял напоказ, что навлек на себя иронические замечания коллеги Саммерли.

— До последнего мгновения вы оставались в славе, Челленджер! — заметил он.

— Да, по-видимому, — самодовольно ответил тот. — А теперь, — сказал он и поглядел вдоль улиц, которые все были окованы смертью, — я в самом деле не уясняю себе, для чего нам дольше оставаться в Лондоне. Я предлагаю как можно скорее возвратиться в Ротерфилд и там обсудить, как нам по возможности полезно провести годы, какие нам осталось жить.

Опишу еще одну только сцену из всех тех, которые нам довелось увидеть в мертвом городе. Мы решили заглянуть в старую церковь богоматери, находившуюся неподалеку от того места, где нас поджидал автомобиль. Отодвинув в сторону раскинувшиеся на ступенях тела, мы открыли дверь и вошли. Нам представилось потрясающее зрелище. Церковь переполнена была молящимися; некоторые от волнения забыли обнажить головы, а с амвона к ним, по-видимому, обратился с речью какой-то молодой светский проповедник, и тут его и всех настигла судьба. Он лежал теперь, как петрушка в своей будке, дрябло свесив голову и руки с кафедры. Все это казалось кошмаром: ветхая, запыленная церковь, множество рядов искаженных лиц, безмолвный сумрак, реявший над ними… Мы ходили на цыпочках, вполголоса переговариваясь друг с другом.