Джейн Остин - Разум и чувства и гады морские

Теперь он открыл Элинор свое сердце, признал все свои ошибки и слабости и о первой своей мальчишеской влюбленности в Люси рассказывал философски, с высоты своих двадцати четырех лет.

— Когда я встретил ее впервые, Люси виделась мне образцом любезности и приветливости. К тому же она была хорошенькой, по крайней мере, тогда мне так казалось; я встречал так мало женщин, что мне не с чем было сравнивать, и никаких недостатков я в ней не находил. Признаюсь, иногда мне мерещилось, будто глаза ее вспыхивают красным огнем, а когда она смеялась над какой-нибудь шуткой, в голосе ее весьма тревожным образом проскакивали дикие, безумные нотки.

Впрочем, обдумывая все, я прихожу к выводу, что, какой бы глупостью ни являлась эта помолвка, что более чем доказали все последовавшие события, в то время она не была для меня ни непростительным безумством, ни чем-то противоестественным. Ну а теперь, — заключил он, глядя на сияющую от счастья Элинор, — я чувствую, как земля уходит у меня из-под ног.

Наступило долгое молчание, поскольку все присутствовавшие осознали, что его выбор слов, пусть и случайный, был точен не только в метафорическом, но и в буквальном смысле. И в самом деле, пол дрогнул у них под ногами, и не успели они приноровиться к небольшому, но заметному крену, как дом вдруг дернулся в обратную сторону, так что все повалились со стульев.

— Боже мой! — воскликнул сэр Джон, только что машинально сделавший сальто и теперь стоявший широко расставив ноги, ибо дом вдруг накренился так, что иначе удержаться было невозможно.

— Силы небесные! — вторила ему миссис Дженнингс из-под стола. — Что происходит?

— Началось, — ответил хриплый голос из дверей, и, повернувшись, все увидели юную Маргарет, которая, впрочем, больше не выглядела юной и даже на девочку не слишком походила, а больше на ужасного гоблина, порождение тьмы. Голова ее была совершенно лысой, щеки перемазаны грязью, глаза щурились от дневного света.

— Маргарет! — всхлипнула миссис Дэшвуд. — Милая моя!

Но когда она бросилась к ней с распростертыми объятиями, Маргарет по-змеиному зашипела и оскалилась на мать острыми как бритва зубами.

— Не приближайся, женщина земли! Левиафан пробуждается! Мы должны быть готовы! — И затем, откинув голову, закричала громким, не своим голосом: — К'ялох Д'аргеш Ф'ах! К'ялох Д'аргеш Ф'ах!

Реакция на это откровение была предсказуемой: все обменялись обеспокоенными взглядами, но внимание их отвлекло то, что дом задрожал снова и с сорока пяти градусов повернулся на восемьдесят пять в противоположную сторону. Миссис Дженнингс выкатилась из-под стола и с гулким стуком врезалась в фортепьяно.

— Все это правда! — простонал сэр Джон. — Палмер предупреждал меня! А я не слушал! Все правда!

— К'ялох Д'аргеш Ф'ах! К'ялох Д'аргеш Ф'ах! — продолжала кричать Маргарет.

Элинор, с вершин счастья низвергнутая в зловонную бездну кошмара (а также пролетевшая из одного угла комнаты в другой), оказалась перед окном, смотревшим на юг, в глубь острова. Гора Маргарет исторгала черный дым, и по всем ее склонам к вершине, как муравьи, ползли уродливые, похожие на гоблинов создания.

— Что?! — крикнула она Эдварду, истекавшему кровью, поскольку он сильно ударился, еще когда дом в первый раз накренился. — Что происходит?

Долгое время после этого никто не произносил ни слова, так как в следующее же мгновение и дом, и все, что в нем находилось, взлетело на сто футов в воздух и рухнуло в море.

Очутившись в холодных и неспокойных девонширских водах, Элинор уцепилась за обломок стола и с тоской вспомнила всплывательный костюм, который носила на Подводной Станции Бета. Волны проносили мимо обломки Бартон-коттеджа: деревянные дверные косяки, несколько ступеней от скрипучей лестницы, фортепьянную табуретку, ее скульптуры из плавуна — все это стало таким же сором, затерявшимся в пене морской, каким, думалось ей со страхом, стала и она сама.

И вдруг глазам ее предстало самое жуткое зрелище, что она когда-либо видела. Остров Погибель, ее дом, плавно поднимался из воды, клочок суши шириной в четыре мили уходил все выше и выше, и вот уже появилось то, что можно было счесть лишь звериной мордой, и ничем иным, — это оказалось чудовище невероятных размеров, а остров, столько месяцев служивший им домом, был его головой… нет, лишь гребнем, украшавшим его голову. Чудовище поднялось над морем, и вода с его макушки хлынула вниз мощными струями.

Огромные выпученные глаза осмотрели горизонт; две когтистые чешуйчатые лапы, каждая размером с военный корабль, ударили по воде. Левиафан огляделся, и из его дыхала, находившегося прямо на затылке, вырвался столб пара — теперь Элинор поняла, что они все это время называли горой Маргарет. Тут и там голова была испещрена слизистыми жаберными щелями и отверстиями; у одного из таких отверстий, поняла Элинор, приняв его за пруд, они с Марианной и присели поговорить о Уиллоби, и когда, глядя, как туман то заполняет его, то вновь куда-то втягивается, она подумала, что пруд дышит — он и в самом деле дышал, обеспечивая тварь воздухом.

У нее на глазах Левиафан опустил в воду гигантскую лапу, подчерпнул целый косяк гигантских тунцов, каждый величиной с корову, и зашвырнул их в пасть, как орешки.

Остров проснулся, и проснулся он голодный.

Элинор поплыла прочь, так быстро, как только могла. Она направилась к Алленгему, ближайшему острову в архипелаге, хотя и знала, что до него четыре мили и такой дальний заплыв ей не под силу, к тому же не стоило и надеяться сбежать от твари, которой, чтобы схватить ее, достаточно было протянуть лапу.

Где же матушка и Марианна? Неужели Левиафан уже поглотил их, как тех несчастных тунцов? И где, где ее ненаглядный Эдвард? Она плыла все дальше, выкинув все мысли из головы, думая только о том, как дышать ровно, как грести мерно, как выжить.

Как много произошло в этот день! Сначала — удивительная перемена, принесшая счастье всем Дэшвудам, затем — это! Бегство, от которого зависела сама жизнь, бегство от проголодавшегося за время сна Левиафана, чудовища, когда-то служившего им домом.

Она плыла, пока ее руки не устали и голова не отяжелела; невыполнимость задачи тянула ее ко дну, как и промокшее шерстяное платье, — нет, ей никогда не добраться до берега. В отчаянии Элинор даже почувствовала течение, влекущее ее назад, хотя тут, вдали от суши, никаких течений быть не могло. Оглянувшись, она убедилась, что ощущения не обманули ее — чудовище опустило морду, раскрыло пасть и принялось втягивать морскую воду вместе со всем, что в ней плавало. Вода устремилась в ненасытную пасть и тащила Элинор за собой. Она гребла что было сил, боролась с течением каждым мускулом в своем теле.