Борис Батыршин - Третий Меморандум

Но одно мы должны отметить сразу. Понимая государство, как систему высшего порядка, мы должны сознавать, что эта система, очевидно, обладает неким «стремлением» к гомеостазу, то есть к «равновесию» и к «самосохранению». Я специально ставлю эти слова в кавычки, чтобы ослабить биологические ассоциации. А кроме того, ясно, что «устремления» государства не равны сумме устремлений составляющих его людей; мало того, они вовсе не равны устремлениям руководства. Существует ещё один вывод. Он может показаться еретическим, но я всё же предлагаю в него вдуматься: вообще говоря, «благо» государства вовсе не предусматривает «блага» всех его жителей. Зато крах государства, нарушение его оптимума, всегда отрицательно сказывается на людях-элементах. Не могу удержаться от произвольно-медицинской ассоциации: вырезая аппендицит, причиняют немало неприятностей отдельным клеткам оперируемого, но, если его не вырезать, организм погибнет вместе со всеми своими клетками.

II

От мрачных вопросов критики марксизма и неравенства оптимумов, вообще от всех этих заумных рассуждений перейдём к материям попроще: к формам государственного правления. Что касается общественного строя, или способа производства, то здесь проводить какие-либо ревизии марксизма представляется мне совершенно неуместным, верхом дилетантского эпатажа – по крайней мере, в отношении рабства, феодализма и капитализма. Ничего нового я здесь придумать не смогу при всём желании.

Относительно социализма и коммунизма можно было бы продемонстрировать некие сомнения профана. Но мне известно, что Кауров, в активе которого 4 курса финансового вуза, в настоящее время пишет статью по этим вопросам, и я отсылаю к нему всех интересующихся. Как мне сказано, он хочет доказать, что социализм есть крайняя форма государственного капитализма; коммунизм же, лежащий, в отличие от остальных формаций, скорее в сфере моральных понятий, обсуждаем с точки зрения экономики быть не может. Я, в общем, симпатизирую этим взглядам, но, увы, недостаточно подкован, чтобы высказываться самостоятельно.

Переходя к форме правления, которая, как общеизвестно, является надстройкой над экономическим базисом, приходится с сожалением констатировать недооценку классическим марксизмом роли и функций формы. Недооценка эта тем удивительнее, что она противоречит собственной, марксистской же, диалектике, а именно – единству и взаимосвязи таких категорий, как форма и сущность. В самом деле, форма государства (то, что я ниже, собственно, и называю политической организацией) играет в его функционировании, развитии и гибели вполне самостоятельную роль, несводимую к «базису». Борьба против монархии или, напротив, восстание против республики; развитие демократии или диктатура – всё это зачастую происходило, смешивалось, губило и возвеличивало государства без всякой связи с системой социально-экономических формаций. Разумеется, присяжные экономисты для всего находили «базисный» предлог, типа борьбы «средне-бедного класса деревенской буржуазии против средне-верхнего бюрократического дворянства». На мысль о самостоятельности формы наводит и тот факт, что данной экономической формации могут соответствовать самые разные формы политической организации: республика известна нам и из рабовладельческого, и из феодального, и из капиталистического периодов. Она успешно сосуществует и с социализмом; монархия также знакома по всем «эксплуататорским» формациям. Социализм, правда, с точки зрения прецедентов подкачал, но известно, что английские коммунисты вовсе не считают невозможной социалистическую монархию. Скорее всего, подобный строй неприемлем из пропагандистских соображений.

С другой стороны, терминология для обозначения различных политических форм до того запутана, что необходимо приложить немало усилий, чтобы разгрести эти авгиевы конюшни.

III

Для примера, возьмём тот же термин «монархия». На интуитивном уровне каждый из нас скажет, что это означает: власть наследственного правителя. Однако, если это строгое определение строгого термина, то как быть с Польшей XVII века, где короля избирали на сейме? Как быть с Римской Империей, где после смерти очередного императора трон неизменно занимал сильнейший полководец, так, что это в какой-то момент стало правилом?

С другой стороны, вспомним республику в Нидерландах XVII – XVIII веков, которой правил пожизненный и наследственный штатгальтер, или же латиноамериканские республики ХХ века с их потомственными президентами. Как же быть с нашим определением «монархии»? Приходится признать, что оно как минимум, неудовлетворительно. Например, в Средние века, да и позже, «монархом» был правитель «по милости Божьей и по собственному праву», а не по воле народа. Поэтому, когда на избранного сеймом претендента якобы нисходила благодать, он становился королём, а раз первый штатгальтер был избран народом, то и все его потомки, лишённые «собственного права», считались лишь представителями народа. Но нельзя же в научном определении оперировать понятием «милость Божья»!

Те же неопределённости, при ближайшем рассмотрении, дискредитируют и термин «республика». Исламский Иран после революции 1978 года стал республикой: однако фактически там заправляет пожизненный «руководитель революции» аятолла Хомейни, на самом деле, Иран – такя же теократия, как и Ватикан. Советский Союз, где генеральные секретари являются фактическими правителями, не только пожизненными, но и никем не избираемыми, и где сместить такого правителя можно только путём дворцового переворота – наиболее близкий нам пример республики. С другой стороны, в Королевстве Швеция или в Японской Империи монархи не имели абсолютно никаких прав государственного управления; правили премьер-министры, избираемые парламентским большинством.

Итак, приходится констатировать, что традиционная терминология никак не отражает сути явлений. Во-первых, это происходит от того, что декларированные конституциями формы правления нередко остаются только декларациями (СССР). Во-вторых, те же конституции подразумевают такой простор вариантов, что привычные классификации не срабатывают. О пожизненных латиноамериканских президентах и «протокольном» шведском короле речь уже была, вот ещё пример: в тибетском королевстве Бутан парламент каждые три года выносит королю вотум доверия, а если вотум не вынесен, король обязан отречься от престола.

IV

Попробуем поискать терминологические резервы в иной сфере. Вот слово «демократия», затасканное ещё во времена Аристотеля. Буквально оно обозначает «власть народа», фактически же в него вкладывают такое количество значений, что оно теперь представляется лишь ловким пропагандистским трюком. Между тем, можно определить её так: «участие граждан в управлении государством», и при этом рассматривать не дискретные застывшие блоки «демократия-недемократия», а различные уровни демократичности. Случай отсутствия демократии, когда управление страной находится в руках мало- или совсем независимых от граждан правителей, назовём «автократией».