Виталий Владимиров - Колония

И встречать его никто не будет. Как же так? Впрочем, Системе он уже не нужен. Проспрягайте глагол "не нужен". Я не нужен, ты не нужен, он не нужен, мы не нужны... Лишние люди...

В одной из "точек" на юге Аравийского полуострова тоже жила-была микросовколония. Единственное развлечение - охота. По всем правилам и инструкциям надо бы докладываться нашим секретным службам о своем намерении выехать в полупустыню с описанием маршрута. И ехать надо бы для безопасности двумя машинами, двумя экипажами. Наши секретные службы безопасности для собственной безопасности разрешения никогда не давали. И поэтому все ездили не спросясь. И поэтому только через три или четыре дня обнаружили пропажу одного из товарищей. Выяснилось, что он уехал в джипе на охоту. Подождали еще пару дней. Потом объявили розыск. Неподалеку, в другой "точке", стоял отряд советских вертолетчиков. Два дня они совершали облет близлежащих территорий и ничего не обнаружили.

Джип с полуразложившимся, расклеванным птицами трупом нашли месяца через два. Судя по всему, джип сломался, его хозяин ждал помощи и был еще жив, когда летали вертолеты. Его обязательно обнаружили бы, если бы вертолеты действительно поднялись в воздух. Но горючее сожгли на собственные нужды или продали налево и только рапортовали о поисках.

Джип стоял на заднем дворе, и, чтобы проститься с погибшим, выходили на жару и разливали по стаканам прямо на капоте.

Джип был весь исчерчен, как клинописью, письменами. Когда умирающий от жажды, брошенный в пустыне советский человек понял, что ждать помощи бесполезно, отверткой на кузове царапал он послания матери, отцу, жене, сыну и... партии. Организатору и вдохновителю...

Одному из моих коллег-журналистов не повезло - его избрали парторгом выставки, большой советской экспозиции на международной ярмарке в стране, которая вдруг начала воевать со своим соседом на Ближнем Востоке. Воевали по-восточному: швыряли друг в друга ракетами. Они падали на мирный незащищенный город - куда Аллах прикажет. В посольстве срочно собрались на совет все советские начальники. Решение о срочной эвакуации персонала выставки было принято сразу, но тут кто-то вспомнил, что экспонаты представляют собой материальную ценность. На войне, как на войне спишем. Генеральный же партийный секретарь совколонии со значением указал, что среди экспонатов есть представляющие собой непреходящую, нетленную ценность - два ковра ручной работы с портретами Ленина и Брежнева. Нельзя допустить, чтобы они погибли или достались в руки мародерам, способным совершить надругательство над совсвятынями.

Отрядили в боевое задание парторга выставки, дали ему машину, и поехал он на ярмарку. Уже по пути он увидел ужасные последствия бомбардировок - развороченные чрева домов, толпы обезумевших людей, потерявших кров и своих ближних. Очередной налет начался, когда он был в павильоне. Содрогнулась земля, и разлетелись со звоном стеклянные витрины. Парторг, укрывшись за колонну, смотрел, как оседающая пыль покрывает серым налетом ковровые лики вождей, как сфинксы взирающих в светлое будущее человечества поверх рухнувшей советской показухи, и думал: "А что я здесь делаю? Спасаю портреты? Кого? Кумиров моего сознания? Да не верю я ни в них, ни в их идеи, не нужны они мне. Я не нужен... они не нужны... И даже местные мародеры не польстятся на эти тряпки... Господи, пронеси и помилуй, помоги только выбраться из этого ада..."

Последняя жара, последняя...

Глава сорок четвертая

Четыре тысячи кусочков из жесткого картона, разных по форме: и многопалые каракатицы, и прямоугольнички с пуговками с двух сторон, и круглоголовые человечки с толстыми ножками и ручками.

Картонки - разноцветные, как бы ряженые в одежку, кому какая досталась: глубоко-черные, словно фраки, коричневые, как монашеские рясы, или карнавально-маскарадные, как маски.

Я положил на стол в пустой комнате на втором этаже широкий лист фанеры и высыпал из коробки четыре тысячи картонок. Получилась небольшая горка. Переворачивая и разглядывая картонки, догадался, что головки одних должны совпадать с впадинками других, но каждая головка предназначена для своей впадинки - только одной из четырех тысяч, как муж и жена, как мужчина, чья женщина - половинка - только одна и он ей - единственный.

Разобрать тысячи кусочков мне показалось не под силу, да и времени жалко на пустяки, и я лениво порассматривал их, но тут мелькнуло: уж четыре картонки совсем легко определить из четырех тысяч, у них у всех прямой уголок, и минут за пятнадцать я откопал их в кучке.

Положил по краям фанерного листа, и следующая мысль пришла сама собой - боковые картонки должны обязательно быть с одной прямой сторонкой в отличие от извилистых остальных. На это незаметно ушло еще больше часа, зато, подбирая по цвету, я постепенно выложил прямоугольную рамку, широкую в основании, примерно золотого сечения.

В середине рамки - невнятная пустота фанерного листа и горка картонок, словно осыпалась фреска, но зато сама рамка уже была знак, заманчивый намек на постепенное открытие картины в целом. Внизу рамка была зеленой с черными прожилками, но бокам переходила с одной стороны в разноцветный пожар, с другой - в темно-серый или коричневый, а венчалось все это переходом от темно-синего в светло-голубой.

Не день и не два, а почти весь четвертый год своего житья заграницей, иногда на несколько часов, иногда на пятнадцать минут я приходил в пустую комнату с листом фанеры и складывал картонки-кусочки друг с другом. Немало времени заняла нудная работа - сначала я рассортировал кучку картонок на три поменьше: на черно-зелено-разноцветную, и это была земля, на серую-темносинюю, и это была вода, на бело-голубую, и это было небо. При этом попадались кусочки, неизвестно чему принадлежавшие - то ли тверди, то ли свету, то ли водам.

Все три ипостаси потребовали своих листов фанеры, и я переселил их каждую отдельно, освободив полностью внутреннее пространство рамки, терпеливо ждавшей своего заполнения. При разборке выпадало случайное удачное сцепление, соединение и вдруг оказывалось, что рисунок с одной картонки плавно и естественно продолжается на другой, и воображение живо продолжало замысловатый изгиб или прямую стрелку. Три сложившихся картонки являли собой слитный кусочек с изъянам, требовавшим уже совершенно определенную четвертую составляющую, напряженный поиск которой занимал то несколько минут, то несколько дней, но находка всегда дарила радость успеха и поддерживала блекнущее желание нового поиска. Верные соединения пяти-шести-десяти кусочков требовали правильной ориентации в пространстве, чтобы не ошибиться, где верх, где низ. Сложившиеся куски я осторожно перекладывал на большой лист фанеры внутрь рамки, и они пятнами, словно под рукой реставратора, заполняли собой структуру фанерного среза. Соединение больших кусков казалось чудом, когда полностью совпадала и бесследно исчезала извилистая линия раздела.