Алла Дымовская - Вольер

Тим опустился на противоположном селению, пустынном берегу озерца: гладкая, благостная поляна «коврового дерна» и от нее вбок – небольшая купальня со сходнями, по краям ухоженные, то бишь грубо обстриженные квадратами кусты орешника, он уж успел отвыкнуть от подобного уродования живой природы, но что поделать, здешним обитателям так привычней и спокойней. Дикость провоцирует на дикость. Вспомнил он, кстати, недавно слышанную фразу. Наверное, поэтому и не позволяют «железные дровосеки» никакого растительного буйства. По линеечке, по линеечке, таково уж здесь положено.

Вот ведь, задумался на секунду, и трава вокруг заиндевела, хорошо хоть вовремя вспомнил, поспешно отключил «квантокомб». Иначе осталась бы черная проплешина, ни к чему это – привлекать внимание.

Он забрался в самоходную лодку, завернулся поплотнее в защитный плащ, не то чтобы вечер был прохладен, но знобило его от пережитого волнения и головокружительного полета на слишком большой высоте. В новых‑то «квантокомбах» давно стоят ограничители! С досадой подумал он: «Эх, завести бы себе современную модель, чтоб с гравитационным альтиметром и с ультразвуковым курсором, как у „польского панича“, права Нинель – сплошное пижонство в допотопном‑то передвигаться!» Сколько раз Лютновский предлагал: пошли в «девять‑восемь» да и выберем (ателье так называлось, «Константа 9,8»), зря отказался, но зато нынче… О чем это он? Эка, размечтался. Раньше надо было. Теперь – финита ла комедия, как сказал однажды Левадий. Какие там курсоры, и с древним своим «квантокомбом» придется на время расстаться. Тим жалостливо и любовно погладил черную, скользкую пластину. Прости‑прощай! Из Вольера вышел, в Вольер и вернулся. Мол, знай свое место. Что же, и тут люди живут. Может, вовсе не виноватые, что учиться им не по чему. Это Тиму свезло – нашел свою «Азбуку», а вот остальным… Коли было бы у них достаточно книжек с детства, глядишь, многие и в радетели бы вышли. Конечно, насильно никого умом жить не заставишь, такое правило: хочешь – учись, не хочешь – вот тебе место в поселке. И для радетелей одинаково: он уж понимал, отчего в «Яблочный чиж» отправлен был мальчик Нил, и не кем иным, как родным своим отцом. Потому что в Новом мире было бы ему плохо. И Новому миру от него. Если знание дается через силу и не ради него самого, а с корыстной целью, то одни от того беды. Помогать и наставлять – всегда, пожалуйста, радетелей в эпикурее не корми, только дай кого‑то чему‑то научить – вообще, это как раз Тиму пришлось по душе. Подойди к первому встречному и скажи, дескать, желаю от вас получить образование в том, чего сам не знаю. На здоровье! Дальше не зевай, старайся и слушай, сколько в тебя влезет, хоть всю жизнь напролет. А ведь есть еще добровольческие школы, вот где бы побывать, пускай единый разок! Иначе ведь неладно получается: нахватался он у радетелей разнообразных словечек на одну только букву «п» – «программа», «протеролазер», «пантограф», но какая суть под ними скрыта? Тот же «квантокомб»: вот название, вот и сам предмет под рукой. А в чем хитрость его устройства? Этому враз не выучишься. Эх, ему бы в школу, хоть в самую захудалую, хоть на годик‑другой – не зазорно и рядом с детишками, лишь бы толк был!

Опять замечтался. Твое дело нынче – голову уберечь, какая там школа. Тиму сделалось вдруг непереносимо тоскливо и настолько сильно жаль себя, будто бы утратил он нечто такое, что если обязательно не вернуть, то и ему самому быть незачем. Никто не видел его, одинокого, лежащего на дне качающейся тошнотно самоходной лодки. Ноги поджаты под кургузую юбчонку – страшно и сказать, что будет, коли в этакой‑то появиться в поселке, куколь задернут до самого подбородка, тишина и сумрак кругом, но все равно неприкаянно ему. Глаза его застилали безудержные слезы, чего таить, да и от кого? Тим заплакал не по‑девчоночьи навзрыд, но походил на крошечного котенка, которого бросила кошка‑мамка под открытым небом. Однако он‑то котенком не был, вовсе нет. Невыносимый стыд остановил вскоре этот слезный поток. А как же Аника? И главное, как же Фавн? Перед стариком позорным ему казалось разнюниться более всего, хотя и не было Фавна здесь. Ничего, мы еще поборемся, старый! Сказал Тим себе и вроде стал он теперь не один. Будто бы почувствовал Фавна, невидимого издалека, но все равно, как если бы тот стоял с ним рядом. Ничего, старый! Ничего! Вот только сосну маленько, до здешнего черного часа, а после встану и буду совсем молодец. Уж очень хочется спать. Вдох‑выдох. Хорошая штука – психокинетика. Веки его сомкнулись, и это была последняя мысль, которая оборвалась уже в глубоком сне.

Пока ты дышишь

Проснулся он от неожиданности. Ненавязчиво озвученная комариным писком, пасмурная и душная ночь как‑то вмиг растеряла все свое спокойствие, словно в недрах ее прежде вызревал нарыв, и вот теперь взял, да и прорвался наружу. Нестройный всплеск разномастных голосов, перемежающихся резкой и наудачу выбранной простенькой мелодией, – какофония, вспомнил Тим недавно слышанное слово. Вспомнил и проснулся окончательно.

Вдоль озера двигались местами рассеянные, местами плотно скученные огоньки, безалаберные их ряды явно приближались к окраинной поляне и лодочной пристани. Что такое? В первое мгновение он испугался. Но не так, чтоб через меру. И давешнего, стыдного испуга хватило, когда без разбору дороги удирал он от одного‑единственного радетеля. Нет уж, пора уметь содержать себя в трезвом рассудке, чего бы там рядом с тобой ни происходило. Едва настроился на нужный лад – немедленно ему вышло озарение. Ба, да ведь это не что иное, как праздник в день Короткой Ночи, – само словосочетание уже казалось ему абсурдным, но и в действительности был именно этот день. Значит, начнутся и до утра без передышки продлятся игры и танцы, и немудреные состязания. На лучший летний песочный каравай, на самый громкий крик, на то, кто дольше всех устоит на одной ноге, и еще бег в широченных мешках, и хоровое пение – чье семейство проорет ни в склад, ни в лад больше припевок, и прятки, и прыгалки, – веселись, стар и млад, и холодная имбирная шипучка, и сладкие пироги, и медовые пряничные домики. Но главное‑то, главное! Особенно кстати сейчас. Всякий, кто во что горазд (вернее сказать, чей «домовой» сметливей), явится в затейливого кроя маскарадном наряде. Потому как день Короткой Ночи – это тоже своего рода праздник ряженых, хотя и не столь заковыристо, как на Рождество Мира.

Ему повезло, и повезло неслыханно. И юбчонка, и кассетная рубаха, и даже «бронзовый» пояс с охладительным обдувом выйдут к месту. Ну, просто парень так сочинил, чтоб нарядиться девчонкой. Сойдет за своего, обсмотрится, к какому дому лучше пристать, выберет заранее место в поселке. Заодно и поужинает, не то с полудня жалкой крохи протеинового желе во рту не заблудилось. Оставалось только соорудить себе маску. Тим, недолго раздумывая, отодрал кусок от лодочного борта – обычному здешнему обитателю не под силу, но, призвав на подмогу психокинетику, Тим справился вполне. Обломок тут же растекся в его руках в бесформенную массу. Тим, не мешкая, разложил лодочные останки на купальных мостках, расправил, придал форму наподобие человеческого лица с выемками и прорезями для носа, рта и глаз, спрыснул озерной водой и дал застыть. Он видел однажды, как похожее проделал один из «дровосеков», когда самоходка напоролась на корягу и ей пробило дно. Видел и запомнил, может, единственный из «Яблочного чижа», нынче вот пригодилось. Вышла этакая синюшная морда, впрочем, вполне миролюбивого выражения и смехообразная. Потом закрепил свое кустарное изделие, туго притянув куколь защитного плаща. Приз за лучший наряд ему, конечно, не отыграть, зато вполне сможет затеряться в тутошней толпе. Да и приз, по правде говоря, сплошное надувательство – аляповатая картинка с портретом победителя и личной печатью радетеля «колокольня в рамке». Никакой радетель к тем призам отношения не имеет, Тим читал в «уложениях» – все награды формуются автоматически семейным «домовым» по однообразному клише. Точно так же, как и цветные уведомления о первой и второй зрелости, разве что последние с негласного дозволения «колдуна».