К. Андреев - Фантастика-1963

— А что было потом?

— Волны выбросили челн на берег песчаный. Чайки кричали вокруг, дерзко кружились они над головой Одиссея… И плача кричали: “Ты жив, Одиссей!” Долго скитался герой, но все его гнали… Там хлеба кусок, там гроздь винограда — вот и вся его пища… Годы прошли. Узнать в старике ослепленном героя никто не посмел, и однажды, было это в Афинах, сидел Одиссей у огня, знатный хозяин велел миску с супом налить… Кто-то пел, и струны звенели, и шумно было вокруг… А потом разговор сам собой зашел о войне и потерях, и имя — Одиссея ктото назвал, говоря: “Нет, не пала бы Троя, если бы муж многомудрый хитрость свою не исполнил бы смело”. Так они говорили, а нищий старик ближе сел к очагу. Свет без глаз не увидишь, только тепло шло к нему. И герои, друзья вдруг встали вокруг.

“Ты один, Одиссей, нас пережил. Неужели бесследно мы из жизни ушли?” — так сказали герои, и тогда Одиссей, вспомнив все, вдруг поднялся и, босыми ногами осторожно ступая, в угол пошел, где звенела кифара, и робко ее попросил… И, струны взяв все в ладонь, сразу их отпустил… Звук едва замер, запел Одиссей про Ахилла, про гнев его страшный, столько горя принесший ахейцам. Так и ходит герой по земле своей милой. Кто накормит, кто псов натравит, но слава о подвигах великих героев живет, и с нею живы они… И часто сила неведомая гонит его к этому берегу. Знает он — там, в дымке тумана, берег Итаки родной…

Мы вернулись к нашему аппарату. “Тележка” ответила на прикосновение Артема ворчанием моторов.

Артем набрал на пульте аппарата какие-то цифры.

В задумчивости я опустился на сиденье.

— Судя по всему, этот старец считает Одиссея и Гомера одним и тем же лицом… — сказал я. — Не знаю, как на это посмотрят мои коллеги… Некоторые, безусловно, встретят мое сообщение без энтузиазма…

— Вот что, — сказал Артем. Он стоял на земле и наклонился ко мне, грудью опираясь на борт “тележки”. — Поверните к себе вот эту рукоять.

Я выполнил его указание и только тогда, когда Артем зашагал по тропинке навстречу старцу, а тот встал и пошел к нему навстречу, по знакомому дрожанию на глазах расплывающихся предметов я понял, что Артем остается… И откуда-то странно искаженный пришел вдруг возглас старца:

О Зевс, наш родитель! Так есть еще боги на светлом Олимпе! Не ты ли это, сын мой, Телемах?

До сих пор не могу разобраться в случившемся.

Меньше всего я мог ожидать, что так поступит человек, влюбленный в технику. Меньше всего…

ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВ

А МОГЛА БЫ И БЫТЬ…

“За разработку аппарата, названного “машиной времени”, коллективу фабрику “Время” присвоить государственную премию имени постоянной Планка”.

Ах, какой это был мальчик! Ему говорили дважды два — он говорил: четыре.

— Двенадцать на двенадцать, — настаивали недоверчивые.

— Сто сорок четыре, — слышали они в ответ.

— Дай определение интеграла, — не унимались самые придирчивые.

— Интеграл — это… — И дальше шло определение.

И все это в четыре года. Малыш, карапуз — он удивлял своими способностями прославленных профессоров и магистров. Даже один академик урвал несколько часов, чтобы посмотреть на малыша. Академик тоже задавал вопросы, ахал, разводил руками. Но вот он надолго задумался, а потом внятно сказал:

— Природа бесконечна и полна парадоксов, — после чего сосредоточенно посмотрел в стену и углубился в себя.

— Ах, профессор, — устало возразил Ваня (так звали нашего мальчика), — пустое! Природа гармонична, парадоксы вносим в нее мы сами.

Это уж было слишком. Академик вскочил и, оглядываясь на мальчика, стал отступать к двери.

— Дважды два — четыре! Так и передайте всем! — весело закричал мальчик вместо прощания.

Таков был Ваня. Исключительный ребенок. И это тем более удивительно, что родители ему попались совершенно неудачные. Как будто не его родители.

Может быть, каждый из них в отдельности и любил малыша, но вместе у них это никак не получалось.

Отец считал, что гениальность мальчика — итог наследственных качеств его, отца. Мать доказывала обратное. Сын подсмеивался над ними, но легче от этого не становилось. Родители ссорились чаще и чаще, и, когда это начиналось, Ваню отсылали в чулан.

Доступ магистрам и профессорам был закрыт. Широкая общественность вскоре позабыла о Ване. Это случилось само собой.

Но мальчишка перехитрил всех. Он электрифицировал чулан и с увлечением играл в детский конструктор. Да, да, в обыкновенный конструктор. Конечно, только до того момента, пока ему в руки не попали первые радиолампы.

Он прямо задрожал, когда увидел эту штуковину впервые: он понял сразу, какие возможности таит эта игрушка. Конечно, игрушка. Ведь Ване шел всего пятый год, и он еще не знал, что все эти радиоприемники, телевизоры, мотоциклы, самосвалы и экскаваторы — вся эта техника всерьез. Он полагал, что взрослые просто-напросто играют во все это.

Отец Вани, механик мастерской по починке радиол и магнитофонов, таскал сыну испорченные лампы, триоды, конденсаторы, а тот разрушал их, отыскивая скрытые поломки. Полупроводниковые детали складывались в особый коробок.

Однажды, когда отец заглянул в чуланчик, сын протянул ему небольшой ящичек.

— Вот, — сказал он, удовлетворенно потирая ладошки. — Учти, это только начало.

В руках отца сиял голубым экраном маленький игрушка-телевизор.

— Да, — только и сказал отец, восхищенно покрутив головой. Потом подумал, пожевал губами и добавил. — Парень, видать, в меня.

Следующим утром он показал эту штучку сослуживцам, хитро подмигнул и сообщил: — Моя работа.

Истинный смысл слов остался непонятым, а механика повысили в должности. Теперь начальники частенько отводили его в сторону и доверительно сообщали:

— Кузьма Серафимыч, вот тут у нас не все получается. Надо бы изобрести…

— Давайте, — властно обрывал Кузьма и забирал чертежи. Он был простым человеком и не любил разводить канитель.

Дома чертежи молча передавались Ванюшке.

— Общественная нагрузка, — ухмыляясь, пояснял отец.

Ваня молча рассматривал схему, потом брал красный карандаш.

— Вот здесь, здесь, здесь… — карандаш так и порхал по листам, — изменить!..

Мальчишка работал с охотой, а взамен требовал лишь исправных деталей и книг по новинкам техники.

Но однажды отец пришел в ателье и сам отозвал начальника в сторону.

— Все, — просто сказал он.

— Что все? — не понял начальник.