Р. Лафферти - Сборник рассказов

— Значит, нам ничто не угрожает? — Велкин желала определенности.

— Нет, ничто не может добраться до нас, кроме как внутри времени, а мы — вне его. Ничто не может столкнуться с нами, кроме как в пространстве, а мы пренебрегли пространством. Стоп, Карл! Когда ты делаешь так, это содомия.

— У меня червь в моем собственном тракте, и он грызет меня слегка, — сказал пилот Рональд Колибри. — Он в моем внутреннем пространстве и движется с приличной скоростью.

— Нет, нет, это невозможно. Ничего не может достичь нас или нанести нам вред, — повторил Джозеф с настойчивостью в голосе.

— У меня червь в моем собственном еще более внутреннем тракте, — сказал Икарус, — тракт, который не найти ни в голове, ни в сердце, ни в кишечнике. Может быть, этот тракт всегда был вне пространства. Да, мой червь не грызет меня, но он шевелится. Может быть, я устал от того, что я вне досягаемости всего.

— Откуда эти сомнения? — произнес Джозеф недовольным тоном. — У тебя их не было мгновение назад, у тебя их не было недавние миллионы лет. Как они могут быть у тебя сейчас, когда нет никаких «сейчас»?

— Ну, что до этого… — начал Икарус (и миллион лет минул), — что до этого, то у меня что-то типа огромного любопытства по поводу объекта в моем прошлом, — (и еще один миллион лет минул), — объекта под названием «мир».

— Ну тогда удовлетвори свое любопытство, — огрызнулся Карл Влигер. — Или ты не знаешь, как сотворить мир?

— Конечно, знаю, но будет ли он тем же самым…

— Будет, если хорошенько потрудиться. Он будет тем же самым, если ты сделаешь его тем же самым.

Икарус Райли сотворил мир. Он недостаточно потрудился, и мир не был полностью тем же самым, но чуточку походил на старый мир.

— Я хочу посмотреть, есть ли там кое-какие вещи, — потребовала Велкин. — Придвинь его поближе.

— Вряд ли то, что ты ищешь, все еще там, — сказал Джозеф. — Вспомни, сколько миллионов лет прошло.

— Они будут там, если я помещу их туда, — возразил Икарус.

— И ты не сможешь придвинуть его ближе, поскольку все расстояния теперь бесконечны, — поддержал Джозефа Карл.

— По крайней мере, я могу изменить фокус и навести резкость, — возразил Икарус и так и сделал. Мир оказался совсем рядом.

— Он помнит нас, как щенок, — сказала Велкин. — Смотрите, он прыгает на нас.

— Скорее, как лев, старающийся допрыгнуть до охотника, который сидит высоко на дереве вне пределов досягаемости льва, — сказал Икарус, испытывая недоброе предчувствие. — Но мы-то не на дереве.

— Он никогда не достигнет нас, а он хочет, — Велкин вошла в пике. — Давайте спустимся к нему.

(«И наклонили они небеса и сошли».)

Очень странная вещь приключилась с Рональдом Колибри, когда он коснулся земли. Казалось, у него начался припадок. Его лицо обмякло, потом на нем появился ужас. Он не отвечал остальным.

— Что случилось, Рональд? Ответь! — умоляла Велкин со сходным выражением страдания на лице. — Ой, что это? Кто-нибудь, помогите ему!

Потом с Рональдом Колибри стала происходить еще более странная вещь. Он начал складываться и ломаться, снизу вверх. Кости медленно раскалывались и протыкали кожу изнутри, его внутренности хлынули наружу. Он плющился. Он дробился. Он расплескивался. Как может человек расплескиваться?

Такой же припадок настиг Карла Влигера: идентичная вялость и ужас на лице, идентичное разрушение снизу, та же самая отвратительная последовательность.

Потом очередь дошла до Джозефа Олзарси.

— Икарус, что с ними произошло? — завопила Велкин. — Что это за медленный громкий «бум»?

— Они мертвы. Как такое возможно? — Икарус лихорадочно соображал, трясясь от страха. — Ведь смерть — во времени, а мы — вне его.

Икарус сам испытал течение времени, когда врезался в землю, разрушаясь и разливаясь более одиозно, чем любой из них.

И Велкин коснулась земли, врезалась, и что потом? Она слышала свой собственный замедленный громкий «бум», пока сплющивалась о землю.

(Еще один миллион лет минул. Или несколько недель.)

Трясущаяся старуха на костылях ковыляла вниз темными проходами в глубине Скал. Слишком старая, чтобы быть Велкин Алауда, но не слишком старая для Велкин, которая прожила миллионы лет вне времени.

Она не погибла. Она была легче, чем остальные, и, кроме того, она делала это уже дважды, прежде без каких-либо последствий. Но это было до того, как она познала страх.

Естественно, ей сказали, что она больше никогда не будет ходить; и теперь очень неестественно она передвигалась с помощью костылей. Сопровождаемая фунгоидным запахом и гулкой сыростью, она ковыляла в абсолютную темноту, туда, где маленькие создания неестественной формы источали неестественный свет. Она желала только одного, без чего не могла жить.

— Неба ради спасения старой разбитой карги! Неба на благо моих пустотелых костей! — потрескивала она старушечьим голосом. Но только ее собственный голос возвращался к ней эхом.

Разве должен продавец неба жить вечно?

Перевод Сергея Гонтарева

Вначале был костыль

Рядом с ними он выглядел набитым дураком.

С кем это — с ними? С гениальными творцами? С титанами мысли? Рядом с теми, чьи открытия определили будущее?

Вовсе нет. Просто он был глупее всех дураков.

Дети, родившиеся одновременно с ним, оказались сметливее, как, впрочем, и те, кто появился на свет позже. Он был самым тупоголовым из всех маленьких тупиц, когда-либо подавших голос. Даже его мать была вынуждена признать, что Альберт немного недоразвит. Что еще можно сказать о ребенке, сказавшем первое слово в четыре года, научившемся пользоваться ложкой в шесть, а дверной задвижкой в восемь лет? Как иначе можно назвать мальчика, который не может правильно обуться и ходит с натертыми ногами? И который, зевнув, постоянно забывает закрыть рот?

Сущность многих предметов навсегда осталась выше его понимания, как, например, назначение большой стрелки часов. Но эта тайна не занимала Альберта. Он никогда не стремился узнать точное время.

В возрасте восьми с половиной лет Альберт достиг большого успеха: он научился различать правую и левую руки. Для этого ему пришлось выдумать для себя сложную систему подсказок. Учитывалось помахивание собачьего хвоста, направление смерчей и водоворотов, а также с какого бока надо подходить к корове, чтобы подоить ее, и с какого к лошади, чтобы оседлать. Имели значение форма дубовых и платановых листьев, узоры мха, расположение слоев в известняке, направление полета ястреба, описывающего круги в небе, движение охотящегося скорпиона и свертывающейся в кольцо змеи (причем, надо было помнить, что гремучая змея является исключением из правил), очертания ветвей сосны, особенности норы скунса или барсука (не забывая, что скунсы иногда пользуются заброшенными барсучьими норами). Итак, Альберт наконец научился различать «право» и «лево», но надо заметить, что нормальный ребенок сумел бы освоить эту науку и без подобной чепухи.