Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы

Разгадать тайны можно и при помощи сумасшедших. Потому что только они бывают по-настоящему честны.

Внутри Барнса мерцал белый свет. Белый, как лампочка светофора, не прикрытая красным пластиком.

Снова мерцания. Барнса окружало слишком много всего белого. Стены и потолок лаборатории белели, словно рыбье брюхо. Мраморно-белый пол по цвету напоминал манишку на груди пингвина. Два доктора в белом.

Лишь техник мисс Мбама, несмотря на свой белый халат, была черной. Чтобы не потерять ее из виду, Барнс, не останавливаясь, вращался на крутящемся стуле. Как только он видел Мбаму, белые вспышки в его мозгу тускнели и становились реже.

Мисс Мбама, молодая высокая негритянка, с копной не испорченных перманентом волос, ассистировала врачам. Судя по чертам лица, в ней смешалась кровь предков из западноафриканских саванн и альпийских лугов Баварии. Мбама была привлекательна и привыкла к восхищенным мужским взглядам. Но взгляд Барнса ее смутил. Всем своим видом она показывала, что так и хочет спросить Барнса, почему тот крутится, не спуская с нее глаз, как флюгер, поворачивающийся за ветром. Но Барнс решил не отвечать ей. Он устал объяснять необъяснимое.

К голове Барнса (одетого лишь в пижамные штаны), над сердцем и в области аппендикса были прилеплены электроды. От электродов к инструментам в дальней части комнаты тянулись провода. В лучевых катодных трубках мерцали непонятные закорючки, точки, волны синусоиды, квадраты и какие-то сложные фигуры.

Один из инструментов пищал: пип, пип. Писк напоминал звуки, которые издавала подводная лодка в телевизионном шоу «Путешествие ко дну моря», плывшая на глубине 50 миль в поисках гигантской живой ревущей редиски.

Словно тень из «Фантастического вояжа» и как спасительная соломинка, похожая субмарина курсировала сейчас в организме Барнса — крошечное судно с сонаром-гидролокатором на борту.

Из прибора, принимавшего сигналы сонара, исходил голос женщины. Язык, на котором она говорила, поставил в тупик величайших лингвистов мира.

Доктор Нейнштейн склонился над Барнсом. Белый халат загородил Барнсу Мбаму, и белый свет вновь ослепительно засверкал в его голове. Между вспышками, однако, он видел достаточно ясно.

— Я не хочу его вырезать, — сказал доктор Нейнштейн. — Мне отвратительна сама идея. Вы видите, как я расстроен? Мне всегда нравится оперировать. Но мы теряем бесплатную возможность, уникальный шанс изучить его. Однако здоровье пациента превыше всего, вроде бы именно так нам говорили в медицинском институте.

Репортер, также одетый во что-то белое (он мечтал стать Марком Твеном XXI века), подошел к Барнсу и просунул микрофон между доктором и пациентом.

— Несколько комментариев, господин Барнс. Каково чувствовать себя последним в мире человеком, у которого есть аппендикс, и лишиться его?

— У меня есть множество других достоинств для того, чтобы стать знаменитым, — прорычал Барнс. — Ты, любитель сенсаций, отвали.

— Спасибо, господин Барнс. Для тех, кто только включил свои приемники, сообщаю: мы ведем репортаж из лаборатории доктора Нейнштейна, что в психиатрической клинике Джона Хопкина, подаренной отшельником-филантропом Говардом Хаусом после того, как Нейнштейн сделал ему операцию. Характер операции все еще неизвестен. Но общественное мнение утверждает, что Говард теперь питается исключительно газетами, что его ванная находится в подвале банка и что правительство обеспокоено изобилием фальшивых стодолларовых банкнот, поступающих, по-видимому, из Лас-Вегаса. Но довольно этой пустой болтовни, ребята.

Сегодня мы говорим о господине Барнсе, который, несомненно, самый известный пациент XXI века. Для тех, кто по каким-либо невероятным причинам не в курсе дела, сообщу, что господин Барнс является единственным на земле человеком, гены которого все еще несут возможность роста аппендикса. Как вам известно, благодаря генетическому контролю возможность появления бесполезного и часто опасно поражаемого аппендикса тотально исключена уже на протяжении пятидесяти лет. Но по чисто механическому недосмотру...

— ... и из-за пьяного ассистента лаборатории, — добавил Барнс.

— ... он родился с генами...

— Держись подальше, журналистский пес! — прорычал доктор Нейнштейн.

— Шарлатан! Мясник! Вы покушаетесь на свободу прессы!

Доктор Нейнштейн кивнул своему маститому коллеге, доктору Гростету, и тот потянул за рычаг, выступавший из пола за ширмой в дальнем углу. Вопль журналиста, провалившегося в открывшийся люк, нарастал подобно ртути в термометре под мышкой больного малярией.

— Хм. «А» альтиссимо, — сказал доктор Гростет. — Журналистишка лез не в свое дело, но теперь я думаю, он это понял.

Раздался едва различимый всплеск, а затем звук, подобный реву зверски голодных крокодилов.

Доктор Гростет тряхнул головой:

— Опера лишилась прекрасного баритона. Но по сути дела...

— Ничто не должно вмешиваться в развитие медицинской науки, — сказал доктор Нейнштейн. На мгновение мрачные черты его лица разгладились, и он улыбнулся. Но напряжение было слишком велико, и морщины вновь собрались. Он склонился над Барнсом и приложил стетоскоп к обнаженной коже правой нижней доли живота.

— Должно быть, у вас уже есть теория, объясняющая, почему именно женский голос исходит из сонара, — сказал Барнс.

Нейнштейн ткнул большим пальцем в экран, по которому бегали один за другим значки, похожие на иероглифы.

— Посмотрите на видеоинтерпретацию голоса. Я бы сказал, что внутри этого прибора бегает маленькая древняя египтянка. Или по нему. Мы не можем быть уверены, пока не вырежем аппендикс. Он отказывается выполнять наши команды и не атрофируется. Несомненно, некоторые схемы в данном случае не срабатывают.

— Он отказывается? — изумился Барнс.

— Прошу вас, не одушевляйте силы природы.

Барнс удивленно поднял брови. Перед ним стоял врач, изучавший не только медицинскую литературу. Может, фраза, брошенная врачом, происходила из курса гуманитарных наук, который тот, как хороший врач, вынужден был пройти?

— Я, конечно, не лингвист. Так что не обращайте внимания на мою теорию.

Этот доктор к тому же признал, что он не всеведущ.

— А как насчет белых вспышек, которые мелькают у меня в голове? Это уже по вашей части. Я бы сказал, что они отражают мои так называемые идиосинкразические резонансы.

— Ну-ну, господин Барнс. Тут уж вы не специалист. Пожалуйста, никаких теорий.

— Но все эти феномены во мне! И порождаю их я! Кому же как не мне строить теории?

Нейнштейн замурлыкал неузнаваемый и нестройный мотив, от которого Гростет, любитель оперы, содрогнулся. Не отпуская стетоскоп, он хлопнул себя по ноге, тяжело шаркнул по полу, посмотрел на пациента и прислушался к звукам, издаваемым сонаром крохотной крадущейся подводной лодкой.