Андрей Лях - Реквием по пилоту
Ни Кромвеля, ни Вертипороха в номере не оказалось — скорее всего, друзья-приятели поехали обедать к новоявленной домохозяйке Шейле. Не в состоянии ни о чем думать, Эрликон, однако, вспомнил, что в таких случаях помогает музыка, и подошел к старинному магнитофону, купленному маршалом еще накануне второго этапа. Напрасно, ничего не получилось, руки по-прежнему тряслись так, что не мог заправить ленту в канал, и он бросил это. Оставаться же одному в комнате не было никаких сил, и Эрлен снова вышел на улицу.
Едва ступив на мостовую, он пожалел, что не остался дома. Все вокруг оглушало как будто специально устроенной сутолокой и суматохой, казалось, не было прохода ни от людей, ни от машин. Несмотря на то что внутри все было сдавлено беспощадными тисками, чувствительность Эрликона страшно и болезненно обострилась — длинная изогнутая ручка двери была холодной, как лед, а запахи проникали сквозь ноздри прямо в мозг — пахло металлом, морской влагой, откуда-то несло жареным мясом, и уж совсем невыносим был стук укладываемой где-то поблизости брусчатки. Это все были ощущения, а в мыслях жгучая, невыносимая ясность бытия навалилась на него. Не стало ни тумана, ни малейшей неопределенности — все свои поступки с начала и до конца он видел необычайно ярко и отчетливо. Это было тяжело, непривычно, и поверх этого он подумал:
«А ведь теперь эта гадость знает дорогу к сердцу», — и даже испугался, но только умом, словно речь шла о ком-то постороннем, и тотчас же с левой стороны в сердце вошла тонкая игла.
Чувствуя только одну эту иглу в себе, Эрлен свернул с улицы в узкий проулок, ведущий на грузовой двор отеля, где, как по волшебству, не было ни одного человека и стояла полная тишина. Он успел различить несколько мусорных баков, едва не столкнувшись с ними, и кирпичную стену, потому что сразу о нее оперся. Но стена поехала под рукой, сладковатая вонь ударила в нос, и Эрликон удивился, обнаружив, что лежит на земле.
Упал он мягко и безболезненно и подумал: «Сейчас станет легче». Но легче не стало, а, наоборот, игла в сердце проникла глубже, сделалась толстой и как будто ветвистой. Ах, если бы сейчас рука друга, или матери, или возлюбленной помогла бы остановить эту колючую мерзость или хватило бы ему силы прикоснуться к пистолетной рукояти, как к самому надежному воинскому талисману… Но нет, не явилось ни то ни другое, мир начал сжиматься и отступать, теснимый с краев мутными вуалями, и Эрлен вдруг увидел Бэклерхорста — феодал стоял у стола и, опустив голову так, что подбородок складкой упирался в шею, перелистывал лежащие перед ним бумаги, затем прямо сквозь него улыбнулся Кромвель, и дальше уже он не мог ничего разобрать.
Минут через двадцать во двор вбежали маршал и механик. Дж. Дж., вернувшись в гостиницу, только взглянул на распущенную по полу магнитную пленку, как сразу почуял неладное; портье внизу любезно сообщил, что Терра-Эттин вышел очень бледный. Кликнув Вертипороха и движимый неведомо чем, Кромвель тут же кинулся в кирпичную щель за выступом фасада.
Эрликон лежал за мусорными баками, привалившись спиной к стене и рассыпав, как черные свечи, волосы по асфальту; день в его глазах застыл. Дж. Дж., опустившись рядом, припал к голове головой и позвал:
— Эрли! Мальчик! — Потом сказал, глядя в землю: — Все-таки убили. — И, обернувшись, страшно зашипел на остолбеневшего Вертипороха: — Машину, живо!
Двое с лишним суток спустя они оба шли наверх по наклонному тоннелю реанимационного отделения стимфальской Медицинской академии. Механик был все в том же новом, «юбилейном» плаще, Кромвель — в черной маршальской шинели при мундире, фуражке, сапогах, портупее с серебряными львами, но без единого креста и орденских планок. По бетонному съезду меж серых стен они поднялись в маленький дворик перед воротами, где их ждал глянцевый, как жук, «Фандерберд-универсал» с поднятыми крыльями дверей и крышей длинного багажника. Вертипорох посмотрел на часы:
— Сказали, через десять минут.
За последние сорок восемь часов Одихмантий осунулся, глаза покраснели, слезы, скатываясь по щекам, застаивались в усах.
— Ты проводил Шейлу?
Дж. Дж. кивнул:
— Да. Вот устроили девке приключения.
— Сколько ей лет?
— Тридцать шесть. Послушай меня, не осложняй себе жизнь. Я прекрасно справлюсь один.
Маршал выглядел очень строгим и прямым, седые космы исчезли, оставив лишь одну белую волну надо лбом. Вертипорох на его предложение отрицательно покачал головой.
— Ты был в Пансионе?
— Да, та же картина. Странно мне все это.
— Во сколько она уезжает?
— Не раньше пяти. Успеем, успеем. Подумай еще раз. Там что-то непросто. Боюсь, не ждет ли кто нас.
— Нет, нет.
— Твое право. Приказывать не могу.
Внизу распахнулись двери, и двое санитаров в бледно-зеленых халатах и таких же шапочках вывезли на больничной каталке бежево-коричневый гроб. По тому же наклонному пути его доставили наверх и установили в машину; механик по команде маршала вытащил просторный бумажник, но один из санитаров горестно отмахнулся, и они ушли, оставив экипаж в полном сборе.
— Попрощаемся, — сказал Кромвель. — Потом не будет времени.
Одихмантий, тяжко засопев, открыл верхнюю и нижнюю половинки крышки. Эрликон лежал с ясным лицом, помолодевший, без вспухшей вены вдоль лба и кривой морщины над губами, под длинными ресницами голубели призрачные тени, волосы слева, как всегда, были зачесаны на бровь и щеку, создалось впечатление, что он даже стал больше ростом. По распоряжению Кромвеля пилота одели в его старую летную куртку и темный свитер с высоким воротом.
Маршал стоял, держа в руках фуражку, Вертипорох мотал головой, не в силах ничего сказать.
— Эрли, — заговорил наконец Дж. Дж. — Надеюсь, ты слышишь нас. Механик и я просим у тебя прощения. Ты доверил нам свою жизнь, и у нас не хватило ни мудрости, ни сил оправдать твое доверие. Как члены экипажа мы нарушили свой долг, и, хотя нас не предают суду, об этом мы будем помнить до конца дней. Отныне ты — наш судья. Прости нас за то, что мы не сумели удержать своих человеческих чувств и твоего убийцу положим в землю одновременно с тобой. Прости нас еще и за то, что мы, твои товарищи, не сможем быть на твоих похоронах — причины тебе понятны и ты, надеюсь, не держишь на нас зла. Мы всегда и везде будем благодарны тебе за мужество и доброту, которым ты научил нас за то время, что был с нами вместе, — а большего для таких, как мы, не дано сделать ни одному человеку.
Некоторое время они постояли в молчании, затем Вертипорох, всхлипывая, закрыл гроб и багажник, и друзья сели в машину.
— Ну? — спросил Кромвель.
— Джон, у тебя были братья или сестры?
— Нет.
— И у меня не было. А женат ты был?
— Нет.
— А я был.
Маршал покачал головой и промолвил с досадой:
— Черт с тобой, едем.
Немецкий Пансион — группа коттеджей в Южном Стимфале, неподалеку от поворота на Альмадену. Это, пожалуй, самый зеленый из городских районов, и его не зря еще иной раз называют Сосны. Здесь размещалась основная стимфальская резиденция Инги, если она не жила у отца или по каким-то причинам не селилась вблизи Дворца музыки. «Фандерберд» остановился у кружевной кованой ограды, опутанной отцветшим вьюнком, и Дж. Дж. сказал: «Подожди, я посмотрю, что к чему». Он исчез, через минут десять вернулся и сел в машину в глубокой задумчивости.
Загадка, тревожившая маршала и механика, была столь же очевидна, сколь и необъяснима: звонаревская охрана, скрыто ли, явно ли, числом большим или меньшим повсюду сопровождавшая Ингу, по неизвестным причинам пропала до единого человека. «Что сей сон означает? — спрашивал Серебряный Джон. — Где эти дьяволы засели?» — но не находил ответа. Волей-неволей приходилось думать, что кто-то из «отцов» телохранителей попросту отозвал, и, скорее всего, не иначе как сам Звонарь.
Теперь же требовалось решать. Кромвель, хмурясь, пожевал поджатыми губами, как обычно делал в минуты сомнения:
— Тишь да гладь. Что за притча? Рехнулся он, что ли?
Вертипорох пожал плечами:
— У него, кажется, жена умерла.
Да, да. Был же в газетах столб дыма над нормандским побережьем. Зашевелились подземные силы в Пиредровом царстве-государстве. Дж. Дж. настороженно смотрел вдоль ограды.
— Все чудно. И вахлачье какое-то больно сговорчивое, прямо — чего изволите?
— Может, нас подставляют?
— Зачем? Кто? Если Пиредра, то его архангелы нас сюда на милю не подпустили бы… Ладно, резолюция будет такая: черт разберет, что все это значит, но поверим. Рискнем. Есть резон.
— Она скоро выйдет?
— Должна сейчас. — И, едва Кромвель произнес эти слова, из арки с такой же кованой калиткой вышла Инга.
Солнце уже село, дневные тени растворялись в густеющем сумраке, заметно посвежело: вплоть до февраля зима в Стимфале — понятие вполне реальное; прохожие и машины пока мало оживляли пространство улицы между стеной Пансиона и редким сосняком у шоссе на противоположной стороне. Инга была закутана в красную с кистями шаль поверх длинного вязаного платья, волосы ее были распущены, взгляд сосредоточен. Она медленно подошла к автомобилю.
