Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век 2003 №5-6

Не будем описывать, как потом ошалевший от счастья Вертер ловил машину, как они мчались по начавшему уже просыпаться городу, над которым вставала-таки утренняя заря, как, робко поцеловав любимую в пылающую щечку и высадив ее возле невзрачного дома на Бассейной улице, Вертер шел через весь город к себе в общежитие, веря и не веря своему невероятному счастью, как город, пробуждаясь и оживая, казался ему волшебной страной… В общем, что тут говорить!

Не будем подробно рассказывать и о свадьбе, состоявшейся через полтора месяца — как назначил загс Московского района. Невеста в белом платье с фатой и белыми розами в руках была, разумеется, похожа на ангела, благородно отливали серебром букли бабушки и золотом — тещи. А жених, похожий в новом костюме на официанта из средней руки ресторана, находился в полуобморочном состоянии и думал только о том, как посмеет он, оставшись наедине с Шарлоттой, коснуться этого небесного создания, не показавшись при этом грубым самцом.

В честь первой брачной ночи мама и бабушка невесты деликатно ушли ночевать к родственникам. А вообще — ничего страшного, напрасно бедный наш Вертер так боялся — Шарлотта оказалась на редкость кротким существом, и ни в ту незабываемую, ночь, ни после никаких проблем супругу не создавала. Ни в сексуальном, ни в каком другом плане. До поры до времени. Особенно важно это сделалось позднее, когда бабушка и мама водворились на свои места в гостиной, и застенчивому Вертеру порой приходилось бороться со сном, лежа, замирая от страсти, рядом с женой, до двух, а то и трех часов ночи, пока под дверью не погаснет полоска света, не умолкнет классическая музыка, льющаяся из-за стены, и ее не сменит громкий храп Эльзы Валентиновны и мерное, с присвистом, посапывание Валентины Олеговны. Обе они были уже пенсионерками — Шарлотта рассказала мужу, что мама родила ее почти в сорок лет, — так что вставать рано утром им с бабушкой не нужно, можно хоть до утра слушать произведения любимых композиторов, вполголоса обмениваться мнениями и только потом, утомившись, отойти ко сну. Тогда-то и начиналось блаженство молодого Вертера (мы никогда не посмеем назвать это траханьем или еще как — похуже!) — тогда он мог, наконец, беспрепятственно обнимать Шарлотту, дрожа от восторга и благоговения, не веря себе, что прижимает к груди Ее. Можно было бы, конечно, иногда прижать любимую к чему угодно и в дневное время, хотя бы в выходной день, когда теща с мамой отправлялись на прогулку в парк. Но такое случалось крайне редко. Обычно днем Валентина Олеговна располагалась на кухне — перебирала гречневую крупу, гладила носовые платки и носки. (Рубашки мужа Шарлотта, несмотря на протесты Вертера, стирала и гладила сама, и его до слез трогало, когда он видел тяжелый утюг в тоненькой ручке жены.) Бабушка в это время, сидя в гостиной перед орущим телевизором, что-нибудь мирно вязала или распускала уже связанное, сматывая нитки в клубок. В общем, предаться любви днем как-то не получалось.

Однажды Вертер не выдержал. Заманив жену в спальню, для чего пришлось оторвать Шарлотту от утюга, крепко ее обнял и стал решительно расстегивать пуговки ее халатика. Но Шарлотта прижала палец к губам, показывая глазами на дверь в гостиную. А потом, краснея, прошептала, что у бабули, к несчастью, прекрасный слух. (Для чего нужно при этом врубать телевизор на полную мощность, Вертер спрашивать не стал.) К тому же, добавила Шарлотта, мамочка сейчас придет ее звать — утюг наверняка уже накалился. Вертер впервые нахмурился. Но жена, обняв его за плечи, усадила рядом с собой на тахту и нежным своим голоском твердо сказала:

— Милый, ты не должен на них обижаться. Пойми: в нашей семье никогда не было мужчин. Никогда.

Потрясенный, он не знал, что возразить. И — как понять, каким это образом появилась на свет его обожаемая Шарлотта да и сами мама с бабушкой. Вообще-то, глядя на Шарлотту, он вполне мог допустить ее неземное происхождение. Но теща и ее мать?! Конечно, букли, музыка и все такое прочее, но ведь не пальцем же их, черт возьми, делали! Так он дерзко подумал, но вслух, разумеется, не произнес ни слова. Только вздохнул.

Вид у Вертера был, вероятно, все же достаточно ошалелый. Во всяком случае, Шарлотта все так же шепотом терпеливо объяснила ему, что своего отца она не знает, мамочка встретилась и рассталась с ним в санатории, где лечилась от искривления позвоночника (хоть позвоночник у нее все-таки был, и то легче!), он был женат и уехал к своей семье в Москву или еще куда-то, как только закончился срок пребывания в санатории. А мама, вернувшись и осознав, что ждет ребенка, решила, что это — Божий перст: лучше ребенок без отца, чем одинокая старость. И — вот… Так что все к лучшему — чужого мужчину в доме бабушка все равно бы не потерпела, а ее собственный родной человек, то есть родной дедушка Шарлотты, пал смертью храбрых на войне, куда отправился через три дня после свадьбы с бабушкой, обещавшей ждать его до гроба, похоронка долго ждать себя не заставила, а мама Шарлотты появилась на свет ровно через девять месяцев после отбытия дедушки.

— Ясно, — молвил потрясенный Вертер, продолжая по инерции гладить шелковую коленку жены, — ясно… Но тогда… тогда… как же они решились принять меня?

Вертер пролепетал это, понимая, какая лежит на нем огромная ответственность за весь мужской род, и холодея от этого.

— А я убедила их, что ты… не такой. Ну… не — как все, а как мы, — радостно ответила Шарлотта, приникая к его плечу своей белокурой головкой, — так что смотри, не подведи.

Тут, погрозив Вертеру пальчиком, она ушла, тем более, что из кухни уже дважды раздалось: «Девочка, твой утюг!».

Ушла. А Вертер впал в глубокую задумчивость. В самом деле: как оправдать, как доказать, что он, и в самом деле какой-то не такой, особенный, достойный жить среди этих почти бесплотных, возвышенных существ? Он поклялся себе, что сделает все для счастья возлюбленной. Но вот беда. Имелась еще одна проблема, и проблема нешуточная, хотя и много более приземленная, чем супружеские объятия. И как решить ее, Вертер не мог себе представить.

А дело в том, что в квартире, где он теперь жил, помимо двух комнат, кухни, ванной, где по утрам (как раз, когда надо спешить на работу!), а также и вечером, перед сном, подолгу плескались пожилые наяды, имелась еще уборная. Или — туалет? Вертер не знал, как называется в его новой семье это мало престижное место. Не знал потому, что на такие темы его интеллигентные родственницы не только не говорили — он вообще (вот ведь что поразительно!) ни разу не видел, чтобы кто-нибудь, включая Шарлотту, посещал это заведение. Он и раньше обращал на это внимание, но как-то не сосредоточивался, стараясь, конечно, сам не ходить туда лишний раз на глазах у всех. Но теперь он впервые всерьез задумался об этом, и проблема показалась ему огромной и почти неразрешимой. Что, в самом деле, думают все они, когда, сидя в гостиной, слышат, как из-за тонкой двери напротив доносится, перекрывая звуки Девятой симфонии Бетховена, торжествующий звук падающей струи, а потом наглый рев воды, спускаемой из сливного бачка. А если… если речь идет… не только о струе? Страшно себе представить, что могут они услышать и что подумать. И — какими взглядами обменяться. Хотя порой закрадывалась мысль, что небесные эти существа и не слышали никогда подобных хамских звуков, не говоря о том, чтобы (ужас!) издавать их самим. Ведь, если на то пошло, Вертер ни разу не заметил не то что этого, но даже того, чтобы кто-нибудь в семье просто занимался грубой грязной работой — мыл, например, полы или выносил помойное ведро. Между тем, в квартире всегда царила идеальная чистота — на коврах ни пылинки, паркет блестит, и никакого мусора. Чудеса…