Скотт Вестерфельд - Бегемот

— Вы знаете, в какую страну Азии мы держим путь?

— Увы. Доктор Барлоу на этот предмет не особо распространяется. Но сдается мне, рано или поздно мы окажемся где-нибудь в Токио. С месяц назад войну Германии объявила Япония.

— Ах да, конечно.

Алек задумчиво смотрел на проплывающие внизу горы. Японцы считались дарвинистами с той самой поры, как подписали в тысяча девятьсот втором году пакт о сотрудничестве с Британией. Только в уме как-то не укладывалось, что искра войны, вспыхнувшая со смертью его родителей, вдруг разрослась за пределы Европы и постепенно охватывает весь земной шар.

— Кружной путь не вполне удобен, но, по крайней мере, ваше заточение откладывается, — сказал Фольгер. — Война с русскими боевыми медведями у Австро-Венгрии не складывается, так что ваш выход на сцену может наступить быстрее, чем я предполагал. — Он ткнул в газету, как в тухлую рыбу. — Я имею в виду время раскрыть то немногое, что вы пока еще не разболтали всему свету.

— Вы имели в виду это? — Алек вытянул из кармана футляр со свитком.

— Уф-ф! Я боялся даже спросить, при вас ли эта бумага.

— Можно подумать, я бы ее потерял! — возмутился Алек, но тут же вспомнил, как по собственной рассеянности чуть не лишился однажды папского письма. Однако после казуса с таксомотором он постоянно держал письмо при себе.

Помнится, вчера при обыске на входе в корабль кто-то из рядового состава нашел у Алека этот футляр и открыл. Но витиеватая латиница папской буллы ничего ему не сказала, и он вежливо возвратил документ.

— Граф, я же не полный болван. По сути, это письмо — причина, отчего я проигнорировал ваш совет и остался в Стамбуле.

— Что вы имеете в виду, ваше высочество?

— Беспочвенная междоусобица среди моей родни обернулась этой войной, и теперь мне надлежит ее остановить. — Алек поднял футляр как распятие. — Это воля небес, и она указывает, что я должен делать. Не прятаться трусливо, а занять подобающее мне место и положить конец бойне!

Какое-то время ландграф пристально на него смотрел, после чего сложил пальцы домиком.

— Это письмо не гарантия того, что вы займете трон.

— Знаю. Но слово самого Папы хоть что-то да значит.

— О, я совсем забыл! — Фольгер досадливо отвернулся. — Вы же все это время пребывали в стране нехристей и еретиков! Вы и не слышали новостей из Ватикана!

— Новостей?

— Его святейшество Папа Пий Девятый почил. Говорят, так на нем сказалась война, — удрученно продолжил граф. — Он так хотел мира. А впрочем, то, чего он хотел, уже неважно.

— Но это письмо являет волю небес! Разве Ватикан не подтвердит его подлинность?

— Хотелось бы на это надеяться. Разумеется, кто-то из тамошних кардиналов поведал германцам о визите вашего отца. — Граф развел руками. — Остается лишь уповать, что этот кто-то не под колпаком у нового Папы.

Алек, пытаясь осмыслить сказанное Фольгером, отвернулся к окну.

Вслед за смертью его родителей весь мир словно обезумел, как будто семейная трагедия сломила ход самой истории. В Стамбуле все как-то стало налаживаться: революция комитета, прибытие Дилана, а следом и «Левиафана» с бегемотом в поводу — все это словно свидетельствовало, что остановить войну и вернуть мир суждено ему, Алеку. Впервые в жизни у него появилась уверенность в своих поступках, как будто его направляло само провидение.

И вот теперь мир словно опять переворачивался с ног на голову. Судьба уносила его, нет, не в глаз тайфуна, не к центру войны, но куда-то прочь от его родины, от его народа; прочь от всего, что ему суждено было осуществить начиная с рождения. И это письмо — то единственное, что он сохранил из отцовского наследства, — могло теперь оказаться совершенно бесполезным.

Неужели мир и вправду сошел с ума?

•ПОСЛЕСЛОВИЕ•

«Бегемот» является романом в жанре альтернативной истории, поэтому большинство его персонажей, будь то существа или механизмы, выдумано мной. Однако места действия и исторические события смоделированы так, что имеют непосредственное сходство с реалиями Первой мировой войны. Давайте вкратце разберемся, что здесь правда, а что вымысел.

«Султан Осман I» был реальным военным кораблем, приобретенным Османской империей у Британии; его собирались спустить на воду в конце 1914 года. Однако, когда началась война, первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль, обеспокоенный тем, что турки могут присоединиться к немцам и использовать эту мощную боевую единицу против Британии, конфисковал корабль. В конечном итоге Османская империя действительно вступила в войну, причем отчасти из-за того, что Черчилль похитил ее дредноут. Выступила бы она без этой провокации на стороне Германии или нет — вопрос до сих пор спорный.

В романе описывается, что Османская империя в 1914 году была далека от стабильности. На самом деле ни султан, ни его великий визирь в это время уже не находились у власти. Они были свергнуты во время революции 1908 года, и власть в стране уже принадлежала Комитету союза и прогресса (КСП). Я же в своем романе, намеренно оставив султана у власти, показал революцию 1908 года как неудачную, а КСП раздробленным на множество фракций. Это было нужно мне для того, чтобы изобразить еще и «второе» восстание 1914 года — на этот раз успешное — и включить в него моих персонажей, возможно подтолкнув таким образом историю к сравнительно благополучному исходу.

Германское влияние в Стамбуле было и вправду очень существенным; немцам, наряду с прочим, принадлежала и тамошняя популярная газета, в то время как из сотрудников британского посольства никто даже не читал по-турецки.

Точно так же, как в этой книге, германские броненосцы «Бреслау» и «Гебен» с началом войны оказались фактически заперты в Средиземном море. Они отправились в Стамбул и со всем своим снаряжением и экипажами вошли в состав военного флота Османской империи.

В обмен на этот подарок османы назначили командующего «Гебеном» адмирала Вильгельма Сушона военачальником всего своего флота.

Адмирал Сушон 29 октября 1914 года без официального разрешения атаковал российскую эскадру, втянув таким образом османов в войну.

В действительности война закончилась распадом Османской империи, которая разделилась на ряд государств, в том числе Турцию, Сирию и Ливан. Мне же хотелось создать историю, в которой империя сохраняет целостность, а Стамбул, служа образцом остальному миру, — свой дух космополитизма.

Разумеется, в нынешние времена этот город зовется все-таки Стамбулом, а не Константинополем. Даром что оттоманская аристократия долгие века именовала его не иначе как Константиния, а многие западные авторы по-прежнему прибегают к этому историческому названию в своих стихах и песнях, местные жители привычно называли его Стамбулом (а многие так и просто Городом). Во всяком случае, турецкая почта перестала отправлять письма и посылки со штемпелем «Константинополь» лишь в 1923 году.