Дмитрий Колосов - Воин

— Ты чудовище! — вскричала она.

Тидей нехотя оторвался от ужасной трапезы. Мозг человека был жирен и имел сладкий привкус крови.

— Не более, чем другие.

— Так знай, я ненавижу тебя! Такому как ты нельзя даровать бессмертие!

— А я и не прошу о нем! — дерзко усмехнулся кровавыми губами Тидей. — Я человек и не хочу стать богом. Ведь боги вечны, а сердце не может быть вечно яростным. Оно рано или поздно устанет и ярость его погаснет. А я люблю лишь яростное сердце и потому я хочу остаться человеком. Пусть даже меня осталось всего на несколько мгновений. Уйди и не мешай мне насладиться прощальной тризной.

Скрывая тайное отвращение, Тидей вновь впился в сочащийся жирными каплями мозг, а сердце его билось все медленнее и медленнее…

Ярость!

Это чувство знакомо дикому зверю. Но оно посещает его лишь в мгновенья отчаянья.

Ярость!

Это чувство знакомо и человеку, ибо сердцем он более дик, чем самый злобный тигр. Ярость человека ужасней, ведь она порождается слиянием отчаянного мужества и рвущегося из тайных глубин сознания чувства вседозволенности. И страха.

Ярость — ты ужасна, но лучше, когда сердце наполнено тобою, нежели страхом.

Ярость — порою ты заменяешь мужество и это прекрасно. Ведь мужества иногда не хватает. И я молю судьбу, чтобы в этот миг рядом оказалась ярость.

Ярость!

Сердце остановилось…

Мерцали звезды. Мерно плескали волны. На палубе крепкодонной ладьи сидел Диомед, неистовый сын Тидея. Он услаждал свой слух пением моря. Незримая под покровом волшебного шлема, Афина опустилась на мачту и задумчиво смотрела на Диомеда. Он не был похож на отца, этот герой не начавшейся еще войны. Он был огромен и могуч, а голову его венчала шапка светлых волос.

Тем временем ветер крепчал. Ныряя в морскую бездну, он порождал огромные волны и вскоре разразилась страшная буря. Тогда могучий Тидид вскочил на ноги и громко закричал, силой голоса заглушая грохот волн. И ярость, губительное пламя ярости вспыхнуло в его светлых глазах.

4. Фивы. Беотия

Беотия сильна знатью.

Не рядящимися в белые хитоны нуворишами, богатства которых нажиты торговлей и морскими грабежами, а знатью родовитой, крепкой, выросшей на земле.

Беотийцы мало торговали и почти не занимались ремеслом. Хлеб насущный им давала земля, давала столь обильно, что они даже делились им с соседями, не без выгоды, естественно, для себя. Афины и Фокида кормились мором, Фивы кормились землею. Земля же принадлежала потомкам тех вождей, что полили ее своей кровью, отстаивая от многочисленных врагов, что полили ее потом, бросая семена в первую борозду. Земля принадлежала лучшим или, как их именовали в Элладе, аристократам.

Здесь не пользовались почетом купец или ремесленник, ведь не они создавали славу и богатство семивратных Фив. И потому были слабы притязания черни, оттеснившей от власти достойных в других городах и установившей порядок, именуемый властью народа и представлявший на деле власть крикливой толпы. Охлос! Беотийские аристократы ненавидели само это слово. Величие Фив — в древних родах, уходящих корнями во времена Кадма, а сила — в земле, плодотворящей и неистощимой, черной, словно мокрая сажа.

На улицах Фив был в почете белый цвет[96]. Горожане поспешно уступали дорогу всаднику, облаченному в белый хитон, поверх которого был накинут белый же, с золотой каймой по подолу, фарос. Конь под всадником был также белый. Не пепельный в яблоках, что изредка попадают в Элладу с Востока, а снежно-белый с бешеными кровавыми глазами. Должно быть, его дальним предком был один из жеребцов, погубивших Фаэтона[97]. Подобная цветовая изысканность привлекала к себе всеобщее внимание, но всадник похоже привык к любопытству окружающих. Его гордое лицо, украшенное небольшой аккуратной бородкой, оставалось бесстрастным. Слегка подстегивая плетью норовистого жеребца, он подъехал к высокой ограде, скрывавшей от посторонних глаз богатый дом. Всадник стукнул плетью в выкрашенные синей краской ворота, они немедленно отворились, впуская его внутрь.

Раб-охранник отвесил низкий поклон.

— Гости уже приехали?

— Да, господин.

Всадник ловко спрыгнул на землю и бросил поводья подбежавшему конюшему.

— Дай остыть и хорошенько протри.

— Слушаюсь, господин.

Господин… В этом доме сто сорок два человека величали его господином. То были рабы, прислуживавшие ему лично и следящие за его хозяйством. Еще полторы тысячи рабов трудились на полях и в мастерских. Недаром он считался первым богачом Беотии и одним из самых богатейших людей Эллады. Шестая часть беотийских полей и пастбищ принадлежала ему, спарту Леонтиаду, отпрыску одного из пяти знатнейших родов, что произошли от кадмовых спартов[98]. Его предки копили богатства из поколения в поколение, приобретая вместе с тем и власть. Считаясь самым богатым человеком в Фивах, Леонтиад был и самым влиятельным. Именно ему прочие спарты доверили должность беотарха[99], именно в его доме останавливались иноземные послы и именитые гости.

Вот и сегодня у него были послы, но послы тайные, прибывшие под видом купцов: Он был заранее извещен о их предстоящем приезде и дабы не возбуждать подозрений — когда это было видано, чтобы спарт Леонтиад принимал у себя в доме безродных торгашей! — отправился объезжать свои пастбища. Теперь, если тайна вдруг раскроется, он сможет представить дело так, будто бы гостям предоставили кров без его ведома. Так поступил бы любой Леонтиад, их род славился своей хитростью и предусмотрительностью.

Сшибая плетью пышные бутоны роз, которыми была обсажена дорожка, он неторопливо двинулся к дому, по размерам своим и роскошной отделке не уступавшему царскому дворцу. Этот дом был построен еще прапрадедом беотарха Леонтиада, тоже беотархом и тоже Леонтиадом. Три с половиной этажа из гранита и крепчайшего известняка, покрытые розовой черепицей, с фасадом из мраморных колонн. У входа сидел каменный сфинкс, поверженный некогда мудрым Эдипом. Вокруг дворца располагались многочисленные хозяйственные постройки, дома рабов, а также сотни плодовых деревьев, дающих лучшие во всей Элладе яблоки и груши.

Леонтиад прежде принял ванну, а уж затем приказал накрывать в мегароне[100] стол для пира. Трапезничали в этот раз лишь вчетвером: Леонтиад, его доверенный помощник Трибил и два гостя — Елмен и Кадустат. Первый назвался ионийцем из Галикарнасса, а второй был мидянином из Суз. Они именовали себя купцами, но на деле были посланцами повелителя мидийской державы Ксеркса.