Орсон Скотт Кард - Эндер в изгнании

– Арканян Дельфики, – сказал он.

– Хорошее имя, – кивнула Валентина. – Доктор, мой брат будет жить?

– Травмы серьезные. Сотрясение, внутреннее кровоизлияние. Нужно доставить его в клинику.

– Я могу его перенести, – сказал… не Ахиллес – Арканян.

Доктор скривился:

– Позволить избившему нести избитого? Но никого другого нет. Что за омерзительное время вы выбрали для своей… дуэли.

Пока они шли в клинику, некоторые из ранних пташек вопросительно смотрели на них, а одна женщина даже приблизилась, чтобы разузнать, в чем дело, но доктор от нее отмахнулся.

– Я хотел, чтобы он убил меня, – сказал Арканян.

– Знаю, – ответила Валентина.

– Сделал то же, что с другими. Я думал, он сделает это еще раз.

– Он заставил тебя думать, что будет сопротивляться.

– А потом то, что он сказал… Поперек всего…

– Но ты ему поверил. Сразу, тут же – ты понял, что это правда, – сказала она.

– Да.

– И это тебя взбесило.

Арканян издал звук – нечто среднее между поскуливанием и воем. Он его не планировал и не контролировал. Подобно волку, воющему на луну, он знал только, что этот звук таился внутри и должен был выйти наружу.

– Но ты не мог его убить, – сказала Валентина. – Ты не идиот, чтобы прятаться от новостей, убивая гонцов.

– Мы на месте, – сказал доктор. – И я поверить не могу, что ты утешаешь того, кто до полусмерти избил твоего брата.

– О, вы не знаете? Это же Эндер Ксеноцид. Он заслуживает всего самого худшего.

– Никто этого не заслуживает, – сказал доктор.

– Как я могу это исправить? – спросил Арканян.

И на сей раз он имел в виду не раны Эндера, а нечто другое.

– Никак. Все уже сделано, все в этой книжке – «Королеве улья». Если бы это сказал не ты, сказал бы кто-то другой. Как только человечество осознало, какой трагедией было уничтожение жукеров, нам пришлось искать кого-то, кого можно в этом обвинить, чтобы остальные ушли от ответственности. Это случилось бы и без тебя.

– Но это произошло со мной. Я должен сказать правду – признать, кем я был…

– Вовсе нет, – сказала Валентина. – Ты должен жить своей жизнью. Своей. А Эндер будет жить своей.

– А что насчет тебя? – спросил доктор, и это прозвучало цинично.

– О, я тоже буду жить жизнью Эндера. Она куда интереснее моей.

23

Кому ADelphiki%[email protected], PWiggin%[email protected]

От: EWiggin%[email protected]/voy

Тема: Арканян Дельфики, познакомься с матерью. Петра, познакомься с сыном

Дорогая Петра, дорогой Арканян,

во многих отношениях слишком поздно, но в самых важных – как нельзя вовремя. Это последний твой ребенок, Петра. Арканян – это твоя настоящая мать. Я позволю ему рассказать тебе его историю, а ты сможешь поделиться с ним своею. Графф давным-давно провел анализ ДНК, сомнений нет. Он никогда тебе не говорил, поскольку никогда не смог бы свести вас вместе, – и, думаю, полагал, что тебя это только огорчит. Наверное, он прав, но я думаю, и ты имеешь право на свою печаль. Вот что сделала жизнь с вами двумя. Посмотрим, что вы привнесете в жизнь друг друга.

Петра, позволь мне сказать, что он хороший парень. Несмотря на безумное воспитание, в момент кризиса он проявил себя сыном Боба – и твоим. Ему никогда не узнать отца, кроме как через твои воспоминания. Но, Петра, в нем я увидел, кем стал Боб. Гигант с нежным сердцем.

Что же касается меня, друзья мои, я лечу дальше. Именно это я планировал, Арканян. У меня есть еще одна миссия. Ты ничем не нарушил моих планов – разве что в мелочах: мне не позволяют погрузиться в стазис, пока не заживут раны. В стазисе ничего не заживает.

С любовью,

В своем маленьком доме, с которого открывался вид на дикое побережье Ирландии, недалеко от Дунальта, немощный старик стоял на коленях в саду и выдергивал сорняки. О’Коннор подъехал к участку на экраноплане, с продуктами и почтой, и старик с трудом поднялся, чтобы его встретить.

– Заходи, – предложил он. – Чаю хочешь?

– Не могу задерживаться, – сказал О’Коннор.

– Ты никогда не можешь задерживаться.

– А, мистер Графф, – сказал О’Коннор, – ведь это правда. Я никогда не могу останавливаться, но не потому, что не хочу. Слишком многие ждут, как и вы.

– И нам нечего сказать друг другу, – улыбаясь, сказал Графф.

Нет, не улыбаясь – тихонько смеясь: его слабая грудь подрагивала.

– Иногда тебе нечего сказать, а иногда нет времени на чай.

– Я раньше был толстым, – сказал Графф. – Можешь в это поверить?

– А я был молодым, – откликнулся О’Коннор. – В это не верит никто.

– Ну вот, в конце концов мы все же поговорили.

О’Коннор рассмеялся, но не остался, лишь помог занести продукты.

Так что, вскрывая письмо от Валентины Виггин, Графф был один.

Он прочел послание, словно слыша ее голос, подлинный талант писателя у нее открылся теперь, когда она перестала быть Демосфеном и стала собой – хотя пользовалась старым псевдонимом для публикации книг по истории.

Но эту историю она никогда не опубликует. Графф знал, что он единственный, кто ее читает. Его тело продолжало терять вес – медленно, но неумолимо, – он чувствовал себя все слабее, и сейчас он подумал: «Как жаль. Девочка столько времени потратила на то, чтобы отдать эти воспоминания на сохранение голове, которой осталось совсем немного времени до того, как успокоится в могиле со всеми воспоминаниями».

Тем не менее Валентина сделала это для него, и Графф принял письмо с благодарностью. Он прочел о противостоянии Эндера с Квинси Морганом на корабле, историю о бедной девушке, которая считала, что любит Эндера. Историю о золотых жуках. Кое-что Эндер и сам ему рассказывал, но версия Валентины основывалась на беседах с другими людьми, содержала детали, о которых Эндер не знал или намеренно не упомянул.

И потом – рассказ о Ганге. Вирломи, судя по всему, исправилась. Это прекрасно. Она была одной из великих, ее гордость испепелила ее, да, но все же она научила свой народ сражаться за свободу.

И наконец Графф прочел об Эндере и парнишке Рэндалле Фирсе, который раньше называл себя Ахиллесом, а теперь взял имя Арканян Дельфики.

Дочитав до конца, Графф кивнул и сжег письмо в камине. Валентина просила его об этом: Эндер не хотел, чтобы копия болталась где-то по Земле. «Хочу, чтобы обо мне позабыли», – процитировала его Валентина.

Напрасно надеется – память о нем растает не скоро. А уж добрая или дурная – это Графф предсказать не брался.

– Он думает, что наконец-то получил взбучку, которую хотели устроить ему Стилсон и Бонзо, – сообщил Графф чайной чашке. – Этот парнишка – дурак, несмотря на свои умнющие мозги. Стилсона и Бонзо нельзя было остановить. Они совсем не то, что малыш Боба и Петры. Вот что Эндеру следовало понять. В мире действительно есть зло, есть грехи, есть глупость любого сорта. Есть ограниченность и бессердечие, и… Я даже не знаю, что из этого – мое.

Он покачал чашку в руках.

– И ни единой души, которая бы меня услышала.

Графф потихоньку прихлебывал из чашки. Чай был слабым, но Графф не имел ничего против этого. На самом деле в эти дни он вообще мало чему противился – лишь бы можно было продолжать делать вдохи и выдохи, лишь бы не было боли.

– Я все равно скажу это вслух, – сказал Графф. – Бедный дурачок! Пацифизм работает только с тем врагом, который не приемлет гибели невинных. Думаешь, часто тебе улыбнется удача повстречать такого врага?

Петра Арканян Дельфики Виггин на время приехала к сыну Эндрю, его жене Лани и двум младшим их детям – последние еще жили в родительском доме, – когда пришло письмо от Эндера.

Она вбежала в комнату, где семья играла в карты, вся в слезах, размахивая распечаткой, и не в силах вымолвить ни слова.

– Кто-то умер?! – воскликнула Лани.

Но Эндрю подошел к матери и заключил ее в объятия:

– Это не горе, Лани. Это радость.

– Откуда ты знаешь?

– Когда у мамы горе, она все рвет, а это письмо только помятое и влажное.

Петра легонько его стукнула, но все же рассмеялась и смогла заговорить:

– Прочитай его вслух, Эндрю! Прочти вслух. Наш последний малыш нашелся. Эндер нашел его для меня. О, если бы только Джулиан мог знать! Если бы я только могла поговорить с ним!

И она снова заплакала, пока сын не начал читать. Письмо было коротким. Но Эндрю и Лани, поскольку сами были родителями, точно знали, чтó оно для нее значит, и тоже заплакали от счастья, и тогда молодежь с отвращением вышла из комнаты, а один из детей бросил напоследок:

– Позовете нас, когда сможете себя контролировать.

– Никто ничего не может контролировать, – прошептала Петра. – Все мы только просители у трона судьбы. Но иногда она может над нами сжалиться!

Поскольку кораблю больше не требовалось везти Рэндалла Фирса в изгнание, путь к Эросу мог быть и не прямым. Это добавило к субъективному времени полета четыре месяца (шесть лет реального времени), но командование МФ было не против, и капитан не возражал. Он высадил бы пассажиров там, где им захочется. Капитан знал, кто такие Эндрю и Валентина Виггин. Оправдан был бы любой крюк. Из команды тоже никто не возражал.