Сергей Герасимов - Искусство умирать

Тревогу ощутил не только он.

– Что с вами, генерал? – спросил внимательный дежурный лекарь, сопровождавший Швассмана, на случай неожиданной неполадки в здоровье (пришелица настояла, правильная женщина).

– Я… Я не знаю, я плохо себя чувствую. Пусть распорядятся прекратить.

Прозвучало распоряжение и передняя пара девочек резко повернула и пошла ко входу в здание. Остальные пары проделали тот же маневр. Четко, как будто только и ждали приказа.

– Вам плохо? – спросил лекарь.

Он спросил из вежливости, ведь небольшой прибор у него на коленях мог рассказать гораздо больше, чем любой ответ Швассмана.

– Да, – ответил Швассман, – сейчас, когда я смотрел на этих милых детей, я почувстоввал… Я почувствовал… Я ПОЧУВСТВОВАЛ!

– Вы действительно ощутили эмоцию, – сказал лекарь, глядя на экран дистанционного рекодера мозговых биотоков, – это была эмоция умиления. Эмоция умиления не предусмотренна вашими программами. Это означает, что вы серьезно больны.

– Это все из-за музыки! – сказал Швассман. – Эта проклятая музыка вечно крутится в моей голове! Я не могу от нее избавиться. Пусть приведут ко мне педагога!

– Вы очень серьезно больны, – сказал дежурный лекарь и вызвал дежурную машину. – Эмоция гнева также не предусмотрена вашими программами.

– У меня нет никакой эмоции гнева, – тихо сказал Швассман.

Он уже понял, что происходит.

– Действительно, сейчас нет, – сказал лекарь, – но сейчас я наблюдаю эмоцию страха, сильного страха, я даже сказал бы, эмоцию жути.

Швассман встретился с педагогом в камере предварительных пыток.

Предварительные пытки были очень разнообразны, но придуманы так, чтобы у пытаемого еще оставались силы бежать по транспортеру Мясорубки. Сейчас педагог лежал на полу с закрытыми глазами и глубоко равномерно дышал. Его лицо не выражало страха.

– Эй, встать! – сказал Швассман.

Кто-то из охранников засмеялся за его спиной. Чему смеется этот человек? – подумал Швассман и снова ощутил эмоцию жути.

Педагог встал, но его лицо не изменило выражения. Он глядел так, как будто умел видеть сквозь предметы. Казалось, он к чему-то прислушивается.

– Почему ты не поприветствовал меня?

Педагог прикрыл глаза и слегка качал головой в такт чему-то неслышимому.

К своему ужасу генерал Швассман почувствовал, что и его голова начинает качаться в том же ритме. Смех сзади повторился.

– Я не заметил вас. Я слушал музыку, – сказал педагог.

Швассман вдохнул запах несвежей крови, который никогда не выветривался в камерах предварительных пыток и ощутил предчувствие. Еще минуту назад он верил, что предчувствий не бывает.

– Какая может быть музыка? Ведь у тебя все отобрали?

– Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла… – мелодично пропел педагог, – она всего равно звучит у меня в ушах.

– И ты ничего не можешь с этим сделать?

– А зачем? – меня все равно скоро убьют.

Педагог был совершенно спокоен.

– Но ты должен сосредоточиться на предварительных пытках. Это твой гражданский долг!

– Но зачем? – лучше я послушаю музыку.

И он снова запел.

Вечером этого же дня, когда педагог уже был казнен, (а вечер был мутным и горизонты города были будто присыпаны пеплом, даже педагог заметил это, падая в пасть Мясорубки и думая, за какие заслуги эту штуку называют с заглавной буквы) Швассман признался пришелице, что генетический эксперимент придется отложить.

– Почему? – якобы удивилась пришелица.

Она не слишком старалась скрывать свое неудивление.

– Потому что человек, который считался достойным, оказался недостойным.

– Этот человек – вы?

– Да, – ответил Швассман, – но как вы догадались?

– Вы все время к чему-то прислушиваетесь. А вчера ночью вы даже заснули. Вы действительно недостойны моих генов.

Швассман сел на кровать и заплакал, первый и последний раз в жизни – он не плакал даже при собственном рождении.

– Уберите эту слякоть и иследуйте! – приказала номер две тысячи триста пятнадцатая.

Она была слишком умна, чтобы ошибиться. Процедура по замене Швассмана была продумана ею с безупречной логической прозрачностью. Два генетических гения – это слишком много, а один – в самый раз. Жаль, что его не успеют казнить на сегодняшней Мясорубке. Придется ждать следующего понедельника.

Вошли два плечистых санитара, заломили руки Швассмана за спину и выволокли его из комнаты. Теперь, когда в его идеальном геноме проявилась доселе скрытая ошибка, он уже не представлял ни малейшей ценности для человечества. Оставалось только исследовать его мозг и выбросить оставшееся на помойку.

– Я согласен принять свою участь, – кротко сказал Швассман.

– Молчать! – рявкнул лекарь и ударил Швассмана в пах. Бывший генерал упал.

Он смутно ощущал, что его бьют, продолжают бить по всем местам, кроме головы (мозг еще нужен для генетического анализа), и где-то в самых глубинах его существа продолжала играть все та же музыка – музыка, написанная несколько столетий назад; музыка, которую написал давно мертвый человек; музыка, которой заразил его человек, умерший недавно. А ведь музыка – это информационный вирус, подумал Швассман за несколько секунд до того, как его сознание погасло. Но даже после того, как сознание погасло, музыка продолжала играть, она была той, же, но торжествующей, победной, непобедимой. Музыка лилась как тонкая струйка воды, иногда вибрировала, иногда дрожала или колебалась, иногда прерывалалась, иногда повторяла самое себя и самое себя поддерживала совершенно неожиданным и почти невообразимым кружением.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

?

76

Орвелл бежал сквозь невысокий лес. Он опередил преследователей минут на десять, как минимум. Десять минут – это километра три, примерно. Если, конечно, не увяжется кузнечик. Но самое большее, на что способна эта тварь – задержать его на несколько драгоценных минут. Орвелл уже двадцать два года летал в боевые и разведовательные экспедиции и владел боевыми приемами лучше всех, если не считать Коре. Правда, Коре теперь нет. Орвелл знал и такие приемы, против которых были бессильны даже люди вроде громадного Анжела (после названий этих приемов обычно ставилось три восклицательных знака). Но существовала и высшая, почти невероятная степень человеческого боевого матерства – приемы с четырьмя знаками. Они были недоступны только тем людям, которые специально рождались для участия в рукопашных схватках. Это была особая порода людей, обычно тупых, бесстрашных, невообразимо быстрых, умеющих действовать только по приказу или для развлечения. Порода людей, рожденных киллерами – одного из таких Орвелл встретил на Земле незадолго до отлета.