Сергей Палий - Чужой огонь

Около двух часов возились Максим и Фрунзик с закачкой топлива. И вот, когда последние тонны окислителя уже заливались в баки «Подснежника», а кислород в баллонах подходил к концу, в наушниках неожиданно раздался встревоженный голос Егорова:

– Эй! Алло! Фрунзик, ты меня слышишь? Я хрен знаю – включил я эту штуковину или нет? Отзовись, если слышишь!

– Слышу-слышу, товарищ ветеринар от космофлота, – откликнулся Герасимов. – Чего орешь?

– О, круто! Я в этой абракадабре электронной, конечно, не разбираюсь, но тут на экране какие-то точки стали появляться. И пара лампочек замигала красным.

– На каком экране? – быстро уточнил Фрунзик. – На том, что прямо на пульте управления возле иллюминаторов, или на правом?

– На правом.

– Твою мать! Сколько точек?

– Сейчас подсчитаю… два… пять… семь. Семь, Фрунзик, слышишь?

– Да. Тормоши Торика и передай ему слово в слово! Запомнишь?

– Попробую…

– Слава, считай траекторию для двух витков с уходом на расчетную точку к орбите Марса. Учти угловое смещение на три градуса четырнадцать минут. Запомнил?

– Ага. Только он же… не станет ничего считать без пресловутого доктора Звонкова.

– Заставь! – гаркнул Герасимов. – А то максимум через полчаса мы превратимся в кучку свободных фотонов! Маринке скажи, пусть пристегивается к амортизирующему креслу и не вылезает оттуда! Все понял?

– Да.

– Так, Макс! Слышишь меня?

– Прекрасно. Потише говори, а то у меня в ушах уже звенит.

– Вырубай подачу! И живо дуй к шлюзу!

– А как же торжественное битье дорогой межпланетной аппаратуры?

– Не успеем. Живо в шлюз, сказал! Я сейчас шланг отсоединю и тоже подскочу. Хорошо хоть смогли достаточно горючки залить…

Долгов перекрыл подачу окислителя и, осторожно хватаясь за кронштейны, полетел в сторону стыковочного рукава. Фонари, встроенные по бокам гермошлема, освещали давно заброшенные тоннели межпланетника. Кое-где на стыках толстых шлангов виднелись наросты льда.

– Скорее, скорей! – Фрунзик махнул рукой. – Нужно быстро сваливать!

Собрав рукав в гармошку и затащив его в шлюз, Фрунзик дернул оранжевый рычаг вниз и вдавил кнопку герметизации. Тяжелая плита люка бесшумно встала на место, отсекая космонавтов от морозной бездны космоса. Через несколько секунд раздалось шипение, и возле наружной стенки загорелась красная лампа. А возле внутренней – зеленая. Это означало, что шлюзовая камера наполнилась воздухом, и давление стабилизировалось.

На борт «Подснежника» Долгов с Герасимовым ввалились растрепанные, уставшие и мокрые от пота.

– Нужно будет подрегулировать систему обогрева-охлаждения скафандров, – фыркнул Фрунзик, снимая шлем и закрепляя его в специальных пазах на стене.

В рубке Торик сидел в кресле навигатора и отрешенно смотрел на экран. Возле него мотался Егоров, раскинув конечности, словно ущербный осьминог, и что-то еле слышно шептал в самое ухо.

– Слава! – резко сказал Герасимов, пристегиваясь в кресле пилота и косясь на экран. – Ты понимаешь, что происходит? К нам летит полдюжины ракет, под завязку накачанных топливом! Если мы не стартуем через четверть часа, то произойдет столкновение! Хватит валять дурака! Прошу, помоги рассчитать траекторию. Ты же прекрасно разбираешься в этих навигационных прогах. Я один не успею…

Торик закрыл глаза и принялся монотонно произносить числа и непонятные для непосвященного термины. Он говорил минуты полторы – Фрунзик еле успевал стучать пальцами по клавиатуре.

– Это невозможно, – промолвил наконец Герасимов, закончив ввод данных. – Это просто-напросто невозможно посчитать в уме.

Торик вновь открыл глаза и уставился в обзорное стекло, где сейчас виднелись звезды и косо освещенный солнцем бок гигантского «Конкистадора II».

– Он что, очень сложные расчеты выдал? – спросил Егоров.

Герасимов обернулся, и его красные глаза сделались бешеными. Белые волосы разметались в воздухе и стали похожи на змей Горгоны.

– Вы какого хера до сих пор здесь?! Параша гражданская! Через пять минут стартуем! Если в кресла не залезете, вас по всему кораблю размажет! 10 g будет! Я вас сейчас в космос собственноручно вышвырну! Я вам глубокую декомпрессию жопы устрою…

Пулей вылетев в коридор, ведущий к пассажирским местам, Юрка и Максим еще долго слышали, как праведно матерится Фрунзик.

Через несколько минут включились жидкостные двигатели, и «Подснежник» плавно отделился от неуклюжей туши межпланетника. Теперь шаттл уже не имел той грациозной обтекаемой формы, которая так поразила рядового Грачева. Под крыльями и по бокам были вмонтированы шесть пузатых топливных резервуаров. Еще четыре немного другой формы находились в нижней части фюзеляжа.

Неспешно, но неотвратимо набирающий орбитальную скорость «Подснежник» теперь походил на мула, навьюченного бурдюками.

Топлива хватало аж до самого Марса…

Только вот на обратный путь, к сожалению, – нет.

После первых десяти дней полета у Максима стало пропадать чувство ориентации во времени. Внутренний биологический ритм окончательно сбился от суток отупляющей невесомости и тягостных минут, а иногда и часов, которые шаттл шел с ускорением, изматывающим тело пятикратными перегрузками.

Скорость корабля относительно орбиты Земли неуклонно возрастала, а количество топлива так же неуклонно сокращалось. За это время они уже сбросили два опустевших бака.

Фрунзик, когда «Подснежник» шел на инерционном ходу, что-то вычислял, иногда консультируясь у Торика, который отчужденно глядел в космос через носовые иллюминаторы. Егоров во время невесомости занимался изучением корабля, доставая Герасимова глупыми вопросами, чем нередко выводил последнего из себя. В конце концов Юрка жутко обиделся и заявил, что если вдруг у Фрунзика случится флегмонозный аппендицит, то он и не подумает спасать никчемную жизнь этого грубияна. На что Фрунзик, в свою очередь, тоже осерчал. Он на сутки пристегнул несостоявшегося ветеринара к амортизирующему креслу и дал восьмикратную на целых полчаса. После этого воспитательного инцидента Маринка, особенно чувствительная к перегрузкам, чуть было не надавала Юрке по мордасам.

Сам Максим много времени проводил в рубке, маялся от безделья и читал с экрана книжки, которые добрый конструктор заложил в память «Подснежника» почти полвека назад.

Советские производственные романы поражали мозг охрененным размахом формы и абсолютной, подчас космической, пустотой содержания.

Несколько раз Долгов сталкивался в коридорах с пролетающей Маринкой – вечно чем-то озабоченной. То у нее не клеилось с новыми кулинарными экспериментами из содержимого пищевых тюбиков, то барахлила система регенерации воды, за исправность которой с легкой подачи Фрунзика она отвечала, то мужики вовремя не сдали спецкостюмы в чистку… В моменты таких столкновений в пустых помещениях шаттла Максим старался не смотреть девушке в глаза, перебрасываясь с ней ничего не значащими словами. Одно ее присутствие рядом в последнее время выводило его из равновесия. Появлялась раздражительность, быстро сменяющаяся вспышками необъяснимой радости. Когда он попытался проконсультироваться насчет внезапной смены настроения у Егорова, тот хмуро взглянул на него исподлобья, попросил зачем-то показать язык и поставил несокрушимый диагноз: циклотимия.