Юрий Никитин - Далекий светлый терем (Сборник)

– Не всякому, – ответил он, поморщившись. – Хватает холопьев, что сами уйдут в рабы, только бы самим не надо за жизнь биться.

– Хватает, – ответил я нехотя, ибо вспомнил угодничающую дрянь своего мира.

А Тверд наблюдал из окна за плотно заселенной Римской империей, раздувался от гордости, рассказывая, как киевляне истребили лучшие римские армии. Рим – чудовищно силен, здесь еле-еле избежали поражения. Слава Перуну, родные леса помогли! А потом, пока Рим не опомнился, из темных северных лесов вышли несметные войска киевлян, киян, как они себя называют, вторглись в пределы римских владений. А потом еще трижды Киевское государство посылало новые войска, разоряло, захватывало, жгло, отбирало ихние земли все больше и больше. Так что договор о дружбе – не фикция. К тому же он нам выгоден. Римляне – народ инженеров, строителей, топографов, юристов, после заключения мира они повалили в киевские земли, начали строить знаменитые римские дороги, составлять законы на основе местных обычаев, а Киев посылал в ответ мед, воск, пеньку, а когда провели железную дорогу – нефть, уголь, железную руду. Несколько раз отправлял по просьбе Рима войска на усмирение Карфагена, Нубии, Персии.

В Риме много ученых из Киевской державы. Возможностей там больше, утечка мозгов идет вовсю. В Киеве есть своя академия наук, для нее закуплено лучшее оборудование, подарены десятки тысяч рабов и множество земель. Однако местные, ратуя за развитие собственной науки, все же стремятся в Рим: пока что дела там поставлены лучше.

Тверд с удовольствием рассказал, что в Киевской державе даже существовала смертная казнь за ношение римских доспехов, римской одежды, за римские духи. Дружба дружбой, а свой язык не должен забываться восторженными дураками. Когда в Киев хлынули книги, одежда, доспехи – все с надписями на латинском, то дети зачастую узнавали латиницу раньше, чем свои исконные черты и резы. Потом смертную казнь за низкопоклонство заменили битьем кнутом на площади, теперь же только выставляют обнаженными у позорного столба.

Дважды при въезде в Рим поезд останавливали на досмотр. Бравые центурионы, гремя мечами, быстро и умело переворошили багаж пассажиров. На перроне сновали овчарки. Я решил, что вынюхивают контрабандные наркотики, но Тверд пояснил, презрительно усмехаясь, что в гнилом Риме вся эта гадость разрешена законом. Рим могуч, но постепенно его место занимает Киев. Наш народ здоровее, наши боги воинственнее, мы любим воевать и презираем наслаждения!

Еще через полчаса поезд подкатил к вокзалу. До остановки мы не отходили от окон. Даже меня потрясли красота и великолепие дворцов. Я, коренной москвич, никогда не видел в моей Москве таких дворцов. Не было их и в древнем Киеве, «матери городов русских». Дворцы, храмы, дома увеселения – они вздымались все выше и становились все краше по мере того, как поезд приближался к центру города.

Мы еще всматривались в приближающийся вокзал, когда двери нашего гигантского купе распахнулись. Высокий офицер, командир целого отряда центурионов, сказал вежливо, но очень твердо:

– Мы прибыли. Прошу не оказывать сопротивления, мне не хотелось бы вас связывать.

Честно говоря, я даже вспотел от волнения. Латинский язык – мертвый язык науки и медицины. Я не был уверен, что пойму обыкновенных римлян. К счастью, латинский язык – не английский с его кошмарами чтения. Здесь – без фокусов.

– Мы не будем оказывать сопротивления, – ответил я, медленно подбирая слова на латинском. – Мы уже далеко от родины.

Офицер выслушал, кивнул. Он понял мою речь, произношению не удивился. Какой варвар, даже просвещенный, говорит без ужасного акцента?

Тверд хмыкнул, пошел к выходу, гордо вскинув голову. Я пропустил Илону вперед, чтобы она держалась между нами. Сзади загремели панцири, стражи следовали тесной группкой.

На перроне нас оглушил гам, крики. Разношерстный народ двигался во всех направлениях, наши центурионы прокладывали дорогу зуботычинами, колотили встречных рукоятями мечей. Нас держали в плотном кольце. Тверд весело оскалился. Бедняга был немножко рад, что хоть на это время подпадает под статус заключенного, становится со мной на одну доску.

Еще выходя из здания вокзала, мы все трое удивились множеству праздношатающегося люда. Тверд знал понаслышке о плебсе с его девизом: «Хлеба и зрелищ!», теперь увидел. Среди богато одетых людей странно выглядели иные с широкими медными ошейниками, на которых замысловатыми буквами выгравировано имя и адрес. Некоторые носили золотые ошейники. Сперва я решил, что это дань моде, потом вспомнил, что некоторые рабы становились миллионерами, заводили собственных рабов, и что рабы рабов назывались метеками.

Когда мы вышли на городскую площадь, офицер начал торопить, часто поглядывая на часы, вделанные в стены высотных домов. Было жарко, от быстрой ходьбы даже взмокли. Член муниципалитета, сопровождающий отряд центурионов, расстегнул рубашку, и мы увидели добротный ошейник с затейливыми буквами. Ошейник был сделан любовно, вручную. Имя оказалось длинное, с предименем С. Рубашку сопровождающий носил без воротника, чтобы все видели и завидовали, какому знатному человеку он принадлежит.

Наконец офицер, который уже не мог заставить нас двигаться быстрее, взмолился:

– Друзья! Если поспешим, успеем к началу. Сейчас начнется финальный матч на кубок! «Медведь» и «Сокол»!

Центурионы охнули, инстинктивно рванулись вперед. Задние налетели на нас. Тверд первым сообразил, лицо его просияло:

– Это сегодня? Я в этом проклятом поезде счет дням потерял. Целую неделю, выходит, ехали?

Он уже почти бежал, обгоняя центурионов. Я невольно прибавил шагу, Илона догнала Тверда. Офицер заторопился, бешено жестикулируя:

– Нам еще повезло, могли бы вообще не успеть! На дороге орудуют кочевники, разбирают рельсы. А мы должны были дожидаться.

– Но мы успели! – отозвался Тверд.

Он уже мчался бегом вместе с самыми нетерпеливыми. Они оторвались от нас на добрую сотню метров. Не понять было, кто из них пленник, кто страж. Все мчались, охваченные единым благородным порывом.

Мы с Илоной поспешили вслед. Офицер бежал рядом со мной, держа обнаженный меч наголо. Мне он не доверял, а за Тверда явно не беспокоился. Рыбак рыбака чует за версту. Здесь – за римскую милю.

Через несколько минут мы выбежали на площадь, на краю которой стояло огромное здание, сложенное из серых каменных глыб. Массивные ворота были украшены барельефом «Кронос пожирает детей». На второй половине ворот возмужавший Юпитер красочно лишал Кроноса его детородной силы, утверждая тем самым право человека на бессмертие, на право именоваться богами в отличие от титанов Крона и вообще племени титанов.