Роман Никитин - Пусть люди вымрут!

Но сегодня все будет иначе.

Девушка присела на корочки и зашептала первые фразы наговора. Слова сами выплывали из памяти и сливались в прихотливые цепочки. Любого учителя словесности они вогнали бы в крайнюю степень недоумения — традиционные для русских оседлых славянские слова причудливо переплетались и с родственными кочевыми татарскими, и с арабскими, и с еще целым ворохом разнообразных языков и диалектов, коими там щедра земля русейская.

Найти кровь. Найти смерть. Найти любое кровопролитие.

Первый же поиск дал плоды быстро и к изумлению ведуньи — очень направленно. Где-то не очень далеко на западе умирал воин. Да-да, именно воин — весь прошлый день он пролежал в гарнизонной палатке, снедаемый мучительным, иссушающим тело жаром. И теперь душа сдалась, ей сделалось неуютно в поедаемом болезнью теле. Душа рвалась на волю.

К сожалению, кровопролития не было. Была небольшая кровопотеря, военный лекарь спустил немного сгустившейся крови несчастному, но помочь это не могло. Ни воину, ни Марике, наблюдающей за его страданиями.

Вторая попытка затянулась надолго — никто в округе не собирался умирать. В другом бы случае это Марику лишь порадовало, но не сейчас. Ей остро нужен кто-то, умирающий от потери крови. Или хотя бы ею сейчас истекающий.

Больше часа Марика неподвижно сидела возле стынущего трупа лошади, вслушиваясь в океан мировой энергии. Наконец, пущенное по следу крови ведовство вернулось, остро ткнув сотворившую ее пониже сердца. Есть кровь, есть смерть, есть убийство. То, что нужно!

Прежняя Марика ужаснулась бы своим нынешним мыслям. А нынешняя — лишь аккуратно перенаправила ведовство поиска в чернеющую на земле лужу. Никаких якастов, никаких песнопений — только усилие мысли. Крепкой, решительной, жестокой, кровожадной мысли настоящей колдуньи.

Оставался последний шаг, о котором еще вчера прежняя Марика подумала бы с парализующим все члены тела ужасом. Но это вчера. А сегодня она — совсем другая Марика. Решительная, безжалостная, требующая крови. Все что угодно за кровь! Больше крови, еще больше!

Закутанная в плащ фигура покачнулась и присела на землю. Безжизненно белая рука показалась из-под плаща, поскоблила по земле, наткнулась на лежащий рядом нож. Подхватила его, подняла на уровень груди и…

Как и восемь лет назад, в самый последний момент перед черным таинством колдовства, Марика разом пришла в себя. Щелчком слетели все надуманные мысли, словно девушка разом освободилась от стесняющего ее одеяния. Она замерла, обнаженная разумом, словно первородительница рода человеческого.

Еще был путь назад. Черное колдовство, в отличие от светлого ведовства, позволяло безболезненно отступить, сдаться. Кто знает, почему так. Но отступать нельзя. Поэтому Марика открыла глаза и что есть мочи ударила себя в грудь.

Закутанное в темный плащ тело дернулось, постояло в недвижимости несколько ударов разрезанного сердца и упало на бок. А спустя некоторое время изо рта самоубийцы повалил омерзительный черный смрад. Буквально за пару минут он покрыл все вокруг непроницаемой пеленой — густой, вязкой, прочти осязаемой.

Когда упорный южный ветер разогнал черную завесу, на месте смерти молодой женщины не осталось ничего, кроме старого-старого, полуразвалившегося лошадиного костяка. Любой прохожий подумал бы: «наверное, еще лет сто назад здесь издох чей-то конь. Эка невидаль».

Глава 6. Трупами в гости

− Санду, а без этого никак? − укоризненно спросил Богдан, перетряхивая золотишко из расфуфыренного аристократического кошеля в свой собственный, куда менее приметный.

Напарник помотал головой. Уж коли знатный домнул захотел помахать шпагой — пусть и не жалуется. Ишь чего выдумал — маску срывать!

В профессии дорожного налетчика многое зависит и от удачи, конечно, но больше — от того, сколько людей тебя видело. Брашов — град маленький, все жители, почитай, наперечет. Оттого Санду и не допускал чтобы кто-то из жертв банды оставался в живых, зная (или хотя бы подозревая), кто ограбил.

Эта парочка сама напросилась. Ну сидели бы себе в коляске — и ничего бы не было. Как прилетела пара грабителей, так и улетела. Всего-то урона — два кошеля с золотом, да украшения с дамы. Ну лишилась побрякушек, и что? Женщина очень даже правильно решила, что не в камешках да злате счастье, и отделалась ударом шпаги плашмя. Даже красоте урона нет. Да и телу тоже.

Санду хихикнул. Велик был соблазн выпустить накопившийся пар с этой крошкой, пока она без сознания, да только времени уж совсем нету, скоро светает. Ну и ладно — девок и без этой ляльки много на свете. А уж с добычей-то нынешней и вовсе проходу от них не станет!

А парня не жаль. Если так глуп, что супротив арбалета со шпажонкой полез — то и не годился он этой барышне ни в каком качестве. А значит, пусть лежит, проткнутой каленым болтом в самое сердце. И пусть спасибо скажет, что быстро и насмерть. Пусть благодарит Санду, что тот не промахивается.

− Что это с ним?

Богдан затянул кошель и подвесил на пояс. Пальцем ткнул в сторону убитого парня, и палец этот дрожал крупной дрожью.

Санду повернулся и обомлел.

Изо рта убитого валом валил черный, густой дым, который ни при каком пожаре не увидишь. Там, где касался земли, та сразу же покрывалась изморосью, а трава желтела и рассыпалась в труху. С хрустом заледенела небольшая лужица пролитой крови. А дым все прибывал. Вот он уже скрыл под собой фигуру убитого, коснулся двери коляски. Крепкое мореное дерево потрескалось, а потом и вовсе раскрошилось. Дым добрался до кованых колесных осей — и те моментально покрылись ржой, как будто сто лет в морской глубине отмокали.

− П-пошли отсюда, − забормотал подельник, отступая назад. Споткнулся о камень, упал навзничь, взвизгнул что порося — и бросился бежать прочь. Санду тоже сдал назад, но не обернулся, не побежал, а просто медленно отходил от чуда чудного.

Господи, кого же они убили? Упаси боже милостивый, да прости ты прегрешения земные…

Дым сгустился еще сильнее, хотя казалось, что это невозможно. Вытянулся столбом вверх, закружился в вихре, вертясь все быстрее и быстрее. Постепенно внутри стали проступать очертания человеческой фигуры, все четче и четче. И как только в них начала узнаваться женская фигура на корточках, дым словно по команде остановился. Фигура встала на ноги, открыла рот — и все черные клубы без остатка втянулись в зев страшной женщины. Невысокая, с бледной, почти белой кожей, одетая в просторный серый плащ.

Сама Смерть.

Санду еще мгновение сопротивлялся обмороку, но лишь Смерть ступила к нему на шаг — послушно грохнулся на землю.