Николай Дашкиев - Торжество жизни

Мысль еще цеплялась за виденное, слышанное, за цитаты и формулировки, как цепляется за спасательный круг человек, не умеющий хорошо плавать, но Степан уже начал вырабатывать в себе творческое дерзание, пытаясь каждое явление рассмотреть под совершенно новым, необычным углом зрения. Всякий раз он вспоминал о работе профессора Зернова: исключения дают начало правилам.

Когда-то давно Кривцов упомянул о «переживающих тканях», но упомянул загадочно, неопределенно. Ну зачем нужна «переживающая ткань», если точно установлено, что вирус не воспринимается организмом, включающим эту ткань?

Опыт прививки вируса Иванова на «переживающих тканях», как и следовало ожидать, оказался неудачным. Проще всего забыть об этом опыте и заняться чем-либо другим. Но Степан повторяет его вновь, — ему кажется, что в словах Ивана Петровича был какой-то определенный намек.

И вновь Степан Рогов склоняется над стеклянной банкой, наполненной мутноватой жидкостью. Сложная система питательных трубок поддерживает в этой жидкости отрезанный палец это и есть «переживающая ткань». Человек умер, но частица его живет, она выполняет свойственные ей функции, ее клетки могут размножаться… Но может ли болеть эта частица? Да, может и болеть: один из способов изучения рака заключается в том, что вырезанную опухоль выращивают в искусственных средах.

— Мог ли данный организм заболеть болезнью Иванова? спрашивает Степан и сам себе отвечает: — Мог.

— Как бы проявилась болезнь на этой частице организма?

— Поверхностный слой, видимо, подвергся бы изменению, получил бы специфическую мраморную окраску.

— Мог ли этот участок кожи быть тем пунктом, откуда началось распространение инфекции?

— Видимо, да. Ведь профессор Климов рассказывал, что врач Владимир Введенский ввел себе водный раствор чешуек кожи больного в предплечье руки, а мраморной окраской покрылось все тело.

Степан дискуссирует сам с собой, а в окна лаборатории вползают синие сумерки, о стекла бьются дождевые капли, монотонно тикают часы.

Наконец, он зажигает электричество. У него уже выработался рефлекс: темнеет — значит семь часов, сейчас придет Коля.

Однако в тот день Николай задержался. Он пришел только в десять и, не снимая плаща, сел, печально склонив голову на руки.

— Таня заболела.

— Таня? — Степан вскочил с места и подбежал к другу. Откуда ты знаешь?

Коля протянул Степану сложенный вчетверо листок бумаги. Миша Абраменко писал:

«Вчера Таня заразила себя вирусом „болотницы“. Сегодня она уже не в состоянии двигаться. Ты представь себе, Николай, нашу Таню: она бледна, как мел, она лежит на койке неподвижно, с трудом шевелит губами и спрашивает лишь об одном — как идут исследования.

Эх, Коля, какая тебя девушка любит! Гордиться должен! Ведь это она раскрыла тайну „болотницы“! Инфекцию переносят болотные крысы: заразны их кровь, трупы, выделения. Мы установили, что заразное начало „болотницы“ нестойко — разлагается на воздухе за несколько десятков минут, поэтому-то заражение и происходит лишь по ночам, когда крысы выползают из убежищ. Но самое главное — найден вирус. Через час после заражения в Таниной крови мы обнаружили вирусные диплококки. Через два часа они исчезли. Куда? Неизвестно…»

Степан не дочитал письма. Он схватил Колю за плечи так, что тот вздрогнул:

— Коля! Брось грустить! Таню вылечим! «Болотница» — не смертельная болезнь. Но ты только подумай: может быть и вирус Иванова точно так же переходит в невидимую форму?

Николай вздохнул:

— Да, может быть и вирус Иванова… Но ведь нужно найти ту стадию, когда он виден… Вот Таня смогла… Он вдруг заговорил горячо и быстро:

— Поверь, Степан, я готов пожертвовать не только здоровьем, но исамой жизнью, чтобы доказать существование твоего вируса. Мне уже надоело все: бесплодные поиски, бесплодная работа и у Великопольского и здесь… И кто же прав, черт возьми? Я стараюсь быть объективным: ты видишь, что я после работы просиживаю у тебя за лабораторным столом еще одну смену. Ты не сможешь упрекнуть меня в недобросовестности… Больше того, я потерял друга: Таня за четыре месяца не написала мне ни единой строчки… Ведь это жестоко, пойми, жестоко!

Степан не знал, что ответить. Он сочувствовал Коле, понимая, что ему очень тяжело, но ведь и любовь, и дружба — прихотливы. С их стороны отношение к Николаю осталось прежним, изменился сам Николай.

— Коля, нужно быть объективным… Но как? Иван Петрович от меня всегда требует объективности в наблюдениях. Факты есть факты, но трактовать их надо всегда е одной позиции — с материалистической.

Карпов упрямо сжал губы, но промолчал. Позже он спросил:

— Ничего не удалось добиться сегодня?

— Ничего. Я почти не работал. Сидел вот над этим, — Степан показал на стеклянный сосуд, — сидел и думал… Каковы должны быть те условия, при которых вирус воспринимается организмом? Простуда? Повышенный или пониженный процент солей в крови? Наличие параллельных заболеваний?

Николай оживился:

— А ведь это идея! А что если и в самом деле попытаться изменить, например, процент соли в физиологическом растворе.

— Нет, Коля… Проще сначала попытаться воздействовать изменением температуры. Помнишь, как Пастер привил курам холеру? У птиц настолько высокая температура, что холерные вибрионы, пока акклиматизируются, не выживают…

— И он погрузил лапки кур в холодную воду и так понизил температуру. Да, это было простое и остроумное решение.

— Но у него дело обстояло проще: там нужно было только перешагнуть определенный температурный порог…

— То же самое может быть здесь. Вот что: времени терять нечего. Сколько есть термостатов? Четыре? Жаль, маловато. Надо бы штук десять. Понимаешь, Степан, — если установить в каждом термостате температуру на одну десятую градуса ниже, чем в предыдущем, можно будет за один раз охватить целый градус… А не одолжат ли нам пару термостатов соседи?

Это был уже прежний Коля — увлекающийся, нетерпеливый. Конечно, вполне достаточно, было бы и четырех термостатов, но он побежал в соседнюю лабораторию, спорил, доказывал, его голос долетал даже через стенку, — затем долго возмущался:

— Ну, ты подумай: ископаемое какое-то! Без начальства он не может шагу ступить. Что мы, съедим эти термостаты, что ли?

Степан, подготавливая препараты для эксперимента, улыбался. Ему было приятно Колино возбуждение.

— Коля, какие мы установим температурные интервалы?

— Я думаю через градус. От тридцати шести с половиной до тридцати трех с половиной. Ниже вряд ли стоит спускаться, а промежутки можно исследовать позже.