Владимир Яценко - Пленники зимы

Так что, похоже, если у этого мира и есть сердце, то оно где-то здесь. Мы просто по неведению слишком задержались в чистилище, вместо того, чтобы прямиком следовать в рай.

Мои неспешные с лёгкой примесью восторга рассуждения прерываются движением внизу: по широким листьям рябью пробегает судорога. Я с интересом наблюдаю, как чуть впереди и справа что-то сминается, складывается в шар, потом плющится в лепёшку.

Через секунду, подлетев ближе, я вижу непонятное образование в форме линзы.

Лёгкое беспокойство вызывает тот факт, что я нахожусь как раз на оптической оси этой линзы, и что она выгибается прочь от меня. Теперь эта штука напоминает взведенную, готовую к стрельбе рогатку, или катапульту. То, что в центре этой вогнутости ничего нет, почему-то не успокаивает…

Моё беспокойство меня спасло и на этот раз. Когда "катапульта" с громким хлопком распрямилась, и в мою сторону полетело два десятка тонких серебряных нитей, я успел развернуться к ним спиной и через секунду почувствовал несколько лёгких ударов по комбинезону. Обернувшись вижу, что основное число нитей приклеилось к моим шарам, а тварь, которая в меня выстрелила, легко подтягивается на этих нитях наверх, ко мне. И не просто подтягивается! – она растёт прямо на глазах.

Теперь это было похоже на огромную сеть, готовую через мгновение спеленать в кокон муху размером со слона, не то, что пигмея – Максима Добровольского.

Кажется, я взвыл. Ножом рубанул по стропам выше баллонов, да так удачно, что одним ударом перерезал весь жгут: и стропы, и шланги от баллонов к зондам.

Освободившись от меня, шары стремительно дёрнулись вверх, я же развернулся, и, держа перед лицом на вытянутых руках связку баллонов, понёсся вниз. Железо не подвело: я даже не почувствовал, как мы прорвали сеть. Зато следующая секунда должна была запомниться надолго. В основном из-за своей болезненности.

Сбитым самолётом вонзаюсь в грунт, руки не могут выдержать такую нагрузку, подгибаются, и я не лицом – мордой, бьюсь о баллоны. Едва зажившие раны взрываются болью. Тем не менее, и не думаю тратить время на подсчёт потерь: переворачиваюсь и сквозь слёзы и тучу поднятой пыли смотрю вверх. Кокон, туго спеленавший мои шары, терзает их, прижавшись к потолку. От этой картины меня отвлекает нечто и вовсе противоестественное: что-то тёплое и живое пытается вырваться из-под пальцев…

Я рефлекторно разжимаю кулаки и брезгливо стряхиваю с ладоней комки непонятной формы. Те падают в пыль, в которой я сижу, и, наполовину в ней увязая, бегут прочь, издавая звонкие, хихикающие звуки. Неподалеку, под пылью зашевелилось что-то живое: рябь волнами разошлась метров на пять в разные стороны и всё опять застыло.

Наверху гремит. Я поднимаю голову. Это кокон расправился с моими зондами: разодрал их в клочья. Вот они и взорвались: кокон сморщенной тряпкой падает в заросли. Треск веток, недовольный визг твари. Я опускаю руку в пыль: ощущение вязкости и жира. Это не пыль, скорее – прах. В памяти всплывает малопонятное слово "персть".

Но времени на размышления у меня нет. Из кустов выбирается кокон. Он уже близко, считай, – рядом, но я никак не могу понять его форму. Теперь это колесо, с небольшим красным утолщением посередине. Колесо, стоя на ободе, легко сохраняет равновесие, несколько раз, как локатор, прокручивается поперёк своей оси, потом срывается с места и стремительно катится в мою сторону.

Мне уже порядком надоела его навязчивость.

Выхватываю из рюкзака зажигалку и, выщелкнув язычок пламени, швыряю огонь в своего преследователя. Это было не лучшим решением: тварь, измочалив аэрозонды, конечно, пропиталась водородом. Вот только за последние десять часов я им пропитался не меньше…

На этот раз я не успеваю повернуться: столб пламени жалит лицо, на мне с треском вспыхивают волосы. Но обращать внимание на такие "мелочи" по-прежнему нет времени: на расстоянии вытянутой руки лежат ещё три баллона с водородом. Если пламя доберётся до них… малейшая течь… а я не помню, насколько плотно закручивал вентили.

Кажется, никак не закручивал. Просто перерубил ножом шланги. И водород тонкой струйкой по-прежнему сочится на выходе редуктора… во, блин!

Прочь отсюда!!!

Три шага.

Три коротких шага – это всё, что я успел сделать.

Огненный фонтан за спиной легко пресёк попытку к бегству. Теперь-то я по-настоящему горю. Как танкист во время войны. Меня окружает пламя. Оно рвёт меня на части, ест глаза и ждёт неосторожного вдоха, чтобы навсегда поселиться в лёгких.

С разгону влетаю в озеро.

Жалкая лужа.

Иду на дно, не чувствуя ни холода, ни темноты. Отсветы пламени бессильно полыхают на поверхности. Здесь им до меня не добраться. Навстречу плавно поднимаются языки водорослей. Нет, это щупальца. Они обвивают руки и тянутся к груди.

Я судорожно дёргаюсь всем телом и, оставляя врагу лохмотья одежды и кожи, иду на всплытие. Но щупальца не отстают. Очень больно… и обидно. Здесь поначалу было так спокойно… как на руках у матери. Ну, что они все ко мне привязались?!

И тот мир, никак не хотел оставить меня в покое. И здесь, вижу, та же история.

Нигде нет жизни.

Даже после смерти…

III

Успех работы в тылу врага зависит от многих факторов. В их числе один из самых важных, – поддержка населения. Если она есть, то звучать тебе гордо, – повстанец, партизан. Но если нет, то в газетах напишут совсем другое, – террорист.

Населения я не вижу. Но оно меня ненавидит. Не обращайте внимания, каламбурю от двусмысленности положения. Победа – рядом, да руки коротки, не дотянуться…

Обнаружить слежку, как правило, особого труда не представляет. Каждый человек обладает способностью чувствовать внимание к своей персоне. Другое дело развить в себе это качество настолько, чтобы безошибочно определять степень враждебности.

На этот раз, – ощущение равнодушного презрения к чужаку, рискнувшему забраться в места, где его не ждали, и где ему никто не рад. Но настораживает и другое: я никак не могу понять, кто и как за мной присматривает. Будто сам фиолетовый воздух со слабым запахом ментола пропитан подозрительным вниманием.

Наблюдение я почувствовала сразу, как покинула ущелье. Судя по часам, пробыла в нём около суток. Двадцать часов безостановочного движения в полной темноте.

Никаких приключений или поводов для остановки. Если не считать снующих вокруг меня невидимых из-за темноты тварей и бесчисленного множества мелких каналов и тоннелей, сопровождавших магистраль, по которой я шла.

На тварей я не обращала внимания, поскольку ничего с ними поделать не могла, а рукава и отводы меня не интересовали ввиду малых размеров: мне всё равно в них было не протиснуться. Нет. Я ничего не видела, только чувствовала: движение тварей и ниши-пустоты вдоль всего пути следования.