Святослав Логинов - Железный век (сборник)

Севодняев попятился и сел на ступени.

Значит, правда. Часы не испортились. Часы точны. И люди тоже никуда не делись, они просто живут в новом году, а он остался здесь. Ему всегда не хватало времени, он мечтал задержать прошлое, и вот — задержал. Вернее, прошлое задержало его. Теперь времени хоть отбавляй, оно никуда не денется, вслед за тридцать третьим декабря придет тридцать четвертое, потом тридцать пятое, тридцать шестое…

— Я не хочу! — крикнул Севодняев.

Все свое отчаяние вложил он в крик, но лишь сиплый писк вырвался из горла и тут же умер, не пробудив чуткого вокзального эха.

Севодняев слабо помнил, как он вернулся домой. Сидел голодный, не решаясь выйти на улицу, и тупо ждал следующего дня.

— Ну пожалуйста… — шептал он, — я не могу больше…

Часы безразлично меняли секунды. Полные сутки вымучивали они ждущего Севодняева. Когда цепочка нулей обозначила начало новых суток, Севодняев коснулся пальцем кнопки и увидел, что декабрь кончился. Наступил постдекабрь — тринадцатый месяц года.

Кажется, Севодняев кричал и плакал. Потом впал в оцепенение. Привел его в себя холод. Батареи в комнате медленно остывали. Севодняев пощелкал выключателем — света тоже не было. Водопроводный кран ответил шипением и бульканьем уходящей вниз воды. Голубые венчики газа вспыхнули было как обычно, но скоро давление в магистрали упало, огонь погас.

Лишь теперь Севодняев осознал, в какую ловушку он попал. Будут меняться дни и месяцы, но новый год не наступит. Он останется один, а жить будет все труднее. Пока длился декабрь, в домах топили. Кто топил — это вопрос другой, но положено топить, и топили. Подавали электричество, качали воду. В постдекабре таких услуг не предусмотрено, а морозы обычно стоят суровые.

К утру термометр за окном показывал минус сорок, квартира выстудилась, изо рта шел пар. Севодняев натянул на себя все, что можно из верхней одежды и потопал на улицу искать теплого пристанища.

На первое время он пристроился в строительном вагончике, где нашел круглую печку буржуйку. Потом вместе с печкой перебрался в чужую квартиру на первом этаже.

Мороз свирепел. Севодняев завесился в своей берлоге одеялами, где только мог заложил стены подушками, но все равно мерз.

Продукты он добывал в ближайшем магазине. Сначала было неловко входить в служебные помещения и опустошать замершие холодильные камеры. Потом наступил период бессмысленного хулиганства, когда Севодняев принялся громить все, до чего мог дотянуться. Но чаще он просто сидел, глядя на браслет, и ждал, пока пройдет время, которого прежде так не хватало.

На тринадцатый день иссяк постдекабрь, и начался месяц четырнадцатый, которому вообще нет названия.

В ту ночь Севодняев вышел во двор. Не то чтобы он надеялся встретить вернувшихся откуда-то людей, но просто пошел посмотреть. Мороз спал, начиналась оттепель. Ночное небо, не по зимнему черное, пугало близким космосом. Тающие строчки метеоров чертили дорожки среди звезд.

"Звездопады в августе бывают, — отрешенно подумал Севодняев, — хотя сейчас тоже могут быть, почему бы и нет, никто ведь не видел, как тут живется, в пятом квартале."

Пылающий шар пронесся над головой, на секунду озарив мир, и упал где-то за домами. От глухого удара подпрыгнули стены, посыпались стекла. Со страху Севодняев присел, недоуменно взглянул на небо. Огненные капли беззвучно струились из зенита. Еще один болид с гулом рассек воздух и ушел за горизонт.

Петляя и пригибаясь, Севодняев кинулся к парадной.

Ночь он продрожал в квартире, прислушиваясь к далеким взрывам и подавляя бессмысленное желание забраться под кровать. Утром, едва рассвело, Севодняев был на улице. Осторожно пробираясь вдоль домов, он заглядывал во все дворы, искал бомбоубежище. Особых разрушений он не заметил, хотя откуда-то упорно несло гарью.

В одном из дворовых садиков Севодняев нашел бетонный куб с железной решеткой. Вокруг куба были навалены заледеневшие сугробы. Попасть внутрь Севодняев не умел, к тому же вовремя понял, что если его засыплет в убежище, то никто не придет на помощь.

Севодняев отправился домой. Он уже не пробирался вдоль стен, а спокойно шагал посреди мостовой. Все равно, от судьбы в подворотне не спрячешься.

По счастью в четырнадцатом месяце оказалось всего четырнадцать дней, и еще в середине второй недели каменный дождь начал стихать.

Наступила оттепель, они часто случаются в начале пятнадцатого месяца. Ураганный ветер перемешивал в воздухе снежную кашу, которая тут же растекалась талой водой. Мокрые сугробы, наметенные сквозь разбитые окна, кисли в квартирах. Взамен хондритовых дождей страшного двухнеделья, ветер начал хлестать дома ветками, сорванными где-то листами железа, всяким мусором. Город стремительно разрушался.

Потом и ветер утомился, вернулся небольшой морозец. Залитые водой улицы превратились в ледяное поле. По успокоившемуся небу гуляли северные сияния.

Севодняев сполохами не интересовался. На голову не падают — и ладно. Часы! Вот что увлекало его больше всего на свете. Ведь это они отделили его от остального человечества и молчаливо увлекают в неведомое Никуда. Севодняев вовсе перестал снимать часы, целыми днями он сидел и разглядывал их. Лишь иногда мелькала у него недозволенная мысль: а что если «Электроника» досталась бы обычному человеку, который всегда ладил со временем? Неужели они шли бы нормально, торопили хозяина или успокаивали, но не заставляли? Были бы советчиком, а не погонщиком? В такие мгновения казалось, будто ремешок впивается в запястье, сдавленная кисть синела, наливаясь венозной кровью.

К исходу шестнадцатого месяца в городе проснулось эхо. Собственные, живые звуки: стук шагов, ветер, удары падающих с карнизов сосулек слышались как сквозь вату, зато воздух наполнился отзвуками былой жизни. Играла музыка, хлопали двери, звучали голоса. Прислушавшись, можно было разобрать, как невидимый диктор читает последние известия далекой августовской или октябрьской поры.

Сначала Севодняев заинтересовался феноменом, все-таки вокруг создавалась иллюзия жизни, но потом потерял к нему интерес. Сходил, правда, на завод. В разоренном непогодой отделе звонили телефоны, слышались знакомые голоса, пересказывавшие давно знакомые вещи. Севодняев сидел нахохлившись и поплотнее запахнувшись в шубу. Но скоро ему все надоело, и он ушел. Своего голоса услышать ему не удалось.

Севодняев вновь засел в доме, выходя наружу лишь для того, чтобы пополнить запас консервов. Все остальные продукты на складах уже давно испортились. Однако, и дома спокойной жизни не получилось. Квартира, в которой поселился Севодняев, оказалась очень шумной. Телевизор вопил целыми днями, по ночам плакал младенец, а молодые супруги, жившие здесь когда-то, слишком громко обсуждали личные проблемы. К тому же, с приходом новой оттепели, сверху начала просачиваться вода.