Софья Непейвода - Наследники предтеч. Освоение

Первое поколение. Молодые йети. Вот и как вообще возрождать цивилизацию, если дети уходят? В одиночестве или парами они ничего не смогут сделать. Мы — сила, только когда объединимся. А по отдельности…

К этому времени все йети соответствующего возраста либо покинули родителей и общество по взаимному согласию, либо сбежали. Многие вообще не выходили ни на какой контакт: даже по барабанной или световой связи — из опасения, что их могут попытаться вернуть. У наших детей связь пока есть. Но Вадим предупредил, что если молодые йети решать жить отдельно, их мобильники придётся вернуть. Просто встретиться и забрать — независимо от того, согласятся ли молодые их отдавать. И сатанист был в своём праве: мы уже успели подзабыть, но ведь телефоны на самом деле принадлежат Вадиму, а нам он их лишь одолжил. Передал на время, но с условием, что они будут работать на союз — а если дети решат отделиться, то уже не будут одними из нас.

— Я понимаю, что пока мы мало знаем об особенностях развития йети… да и людей. Поэтому согласен дать время. Год. За это срок телефоны должны вернуться в союз. Хоть с вашими детьми, хоть без них.

Год. Долгий срок… и мы с Щукой очень надеялись, что за это время ситуация изменится.

— У нас проблемы с Рысью, — как-то отозвала меня в сторону подруга.

— Что такое? — вскочила я и потянулась к телефону. — Почему я не знаю?

— Она не говорила, но… ты следишь за её передвижением?

— Слежу, — неохотно призналась я.

Когда пришлось отпустить дочь, я впервые серьёзно воспользовалась данными мне возможностями (как правителю) наблюдать за другими людьми без их ведома. Приглядывала за Рысью, подслушивала через её мобильник, но старалась не вмешиваться, хотя иногда звонила. Впрочем, дочь и сама часто связывалась: после ухода она чувствовала себя лучше и скучала.

— Мои ушли далеко, — тихо сказала Щука. — А Рысь до сих пор бродит достаточно близко… я бы сказала, чуть ли не в пределах «опасной» зоны.

— Знаю. Но думаю, расстояние уже достаточно велико…

Замолчав, я вздохнула, вспомнив, что дочь неоднократно пыталась возвращаться, но потом заворачивала и снова уходила. А ведь в Ордене сейчас нет фертильной йети — ближайшая в Волгограде. Но влияние и оттуда дотягивается. Щука права: как бы эти попытки не повлияли негативно на и без того относительно слабое здоровье дочери. Вдруг из-за них её развитие пойдёт неправильным путём?

— Я с ней поговорю, — пообещала подруге.

Так и сделала. Рысь сначала обиделась, что ей не доверяют, но потом всё же согласилась поберечься и не заходить на вызывающую негатив территорию чаще раза в месяц.

— Мам, я просто жду, когда смогу стать нормальной взрослой стерильной, — сказала она. — Щука рассказывала, что вначале есть раздражительность, но она проходит всего за сутки-двое. А у меня пока не проходит.

Честно говоря, я тоже надеялась, что после переломного периода дочь сможет вернуться. А пока в селении остались только четверо йети из молодого поколения, причём все уже признаны взрослыми: пара четырёхлетних и столько же трёхлетних. Уменьшение количества рабочих рук оказалось очень заметным. Но выбора нет — и мы распределили некоторые обязанности между собой, а ещё составили список дежурств для неизбежных, но отнимающих много времени дел. Естественно, иногда посвящённые менялись местами, но, в целом, теперь каждый принимал участие в повседневном ремонте, уборке, уходе за зверинцем и недобровольным подопытным.

Дет всё ещё жил и умирать, похоже, не собирался. Четырежды в год нам приходилось проводить очередную ампутацию: из-за того, что руки удаляли только по локоть, они восстанавливались быстрее, а дожидаться полной регенерации мы не имели права. Мужчина приспособился к такой, увечной жизни, частично заменив руки ногами. Даже ложкой суп есть умудрялся.

Недобровольный подопытный вёл себя практически безупречно и с готовностью сотрудничал в экспериментах. Вначале такие манеры бесили и подогревали негатив, но уже меньше чем через полгода от него не осталось и следа. Разумом я понимала, что Дет — преступник, причём так и нераскаявшийся (это периодически проверяли с помощью детектора лжи), но эмоциям приказать не получалось. Мужчина был слишком спокойным, слишком послушным, слишком понимающим, слишком… да много чего «слишком».

Мы добросовестно приводили приговор в исполнение: то есть проводили на Дете эксперименты (в основном — проверяя некоторые лекарства и новые прививки). Но каждый раз приходилось перебарывать себя, напоминать, что Дет не доброволец, не коллега и не невинная жертва, а преступник.

Уже не раз и не два я задумывалась над этим вопросом, а потом, не выдержав, даже подняла волнующую тему, выбрав момент, когда Вадим посетил Орден.

— Я с ним побеседую, а потом обсудим, — сказал сатанист.

Мы не присутствовали при разговоре (а точнее — допросе). Если будет что-то важное, то сатанист не станет скрывать информацию. К тому же, всегда можно посмотреть запись беседы.

— Да, если Дет не погибнет, то в конце концов получит амнистию, — вернувшись, согласился с моими выводами сатанист. — Но вы не правы, когда считаете, что он потерял волю и сдался.

Мы переглянулись и недоумённо посмотрели на Вадима.

— Его поведение — не смирение или искупление, — пояснил мужчина. — Дет понимает, что при безупречном поведении, подчинении и сотрудничестве он получит свободу. Причём гораздо быстрее, чем если станет сопротивляться или ещё каким-либо образом протестовать.

— Неужели вот прямо так? — мне не хотелось верить.

— Он подтвердил на детекторе лжи, — пожал плечами Вадим.

Я сжала кулаки и отвернулась. Думаю, не только мне, всем было бы морально легче, если бы Дет начал качать права, попытался бежать, склонял на свою сторону молодое поколение или старался убедить в своей правоте. Но он не делал ничего подобного — и это оказалось самым страшным и сильным оружием. Бывший лидер очень хорошо нас знал, понимал, что многое — всего лишь маска. Он бил в самое уязвимое место, причём бил успешно. А главное — мы не можем поставить ему в вину такое поведение. Оно безупречно… не считая того, что под ним скрываются глобальные планы. Казалось бы, переход в недобровольные подопытные представляет огромный риск для жизни — но на самом деле он не так велик. Росс и остальные экспериментаторы ставят опыты, порой жестокие, но не допускают садизма. Дета прививают, кормят, ухаживают за ним и лечат, при необходимости. А ещё — он из нулевого поколения. Так что шансы выжить у бывшего лидера примерно такие же, а то и выше, чем у обычного человека. Вот свободы нет… пока нет.