Владимир Михайлов - Один на дороге

Майор ушел к летчикам, а я прикинул. У меня останется пятьдесят минут. Ворота будут растворяться минут десять, быстрее опасно. Значит, на работу внутри у меня останется сорок, нет, даже тридцать пять минут. Обезвредить оба заряда, верхний и нижний… Времени в обрез. Но — можно. Можно. Ты убил еще одного, Шпигель: моего друга. Но я тебе не дамся. И твою мерзопакость мы уничтожим там же, в твоих казематах, не дадим ей увидеть белый свет.

Майор вернулся, я сказал ему:

— Попросите летчиков, майор, — не могут ли они принажать на железку? Сейчас важны каждые пять минут… каждая минута важна!

IV

Я негромко запел:

Выхожу один я на дорогу,

Сквозь туман кремнистый путь блестит…

Тумана не было. Он остался наверху. Здесь, на глубине двадцати метров, сильные лучи фонарей пронзали холодный, застоявшийся воздух. И не кремнистый, а бетонный путь блестел в лучах.

Но выходил я один. На своей военной дороге я чаще всего — один. Так положено. Так надо.

Да и не на военную тоже. Ты не дождешься меня, Оля. С презрением забудешь. Вычеркнешь из жизни, как вычеркивают из записной книжки ненужный телефон.

Прости меня. Я никак не смог предупредить. Телефона на даче нет. Я послал бы телеграмму, но не знаю адреса. Так бывает часто: знаешь, как дойти, а адреса никогда не записывал. Слишком многого я не знаю, и не знал никогда. Но если бы в тот миг, когда мне очень этого хотелось, махнул на все рукой и кинулся к тебе — взрыв произошел бы, и никто не смог бы его предотвратить, потому что Лидумс погиб, а меня здесь не было бы. И это было бы ужасно.

Ужасно, понимаешь? Я перестал бы быть человеком. А ведь ты считала меня именно человеком. И только потому захотела быть со мной.

Лидумс погиб, потому что недооценил Шпигеля. И его любви к сжатым пружинам. Та пружина была нагружена лежавшим поверх грунтом. Вынимал грунт, Лидумс давил на пружину своим весом, да и щит, под которым располагалась она, тормозился слежавшейся землей. Но как только он стал выжиматься и освободил пружину от своей тяжести, она распрямилась, щит в пазах двинулся вверх и прикрепленный к нему поводок вырвал чеку.

Но я оценил Шпигеля. Вот он, пожалуй, недооценил меня.

Однако, это не главное…

Ты уедешь. И я больше никогда не увижу тебя. И ты никогда не узнаешь, в чем было дело.

Только, Оля…

Если нам действительно надо быть вместе — тогда ты не уедешь. Потому что телефон телефоном и телеграф телеграфом, но существует в мире и другая связь, настоящего названия которой пока еще не найдено.

Ведь заставило же меня что-то вскочить ночью и кинуться в город. Я думал — только позвонить. Оказалось хуже. Но что-то я почувствовал, хотя никто до меня не дозвонился и не прислал телеграммы.

Потому что тут был Лидумс и было мое дело, и с ними я был связан крепко-накрепко. Мы верим интуиции, она редко подводит нас.

Вот так и ты. Если между нами действительно что-то есть, ты даже не поймешь — ты почувствуешь, что я не сбежал, не скрылся. Ты почувствуешь все, что я хочу сказать тебе и скажу — если ты будешь ждать и дождешься.

Что делать: женам военных часто приходится ждать…

Жди. Я обязательно приеду. Может быть, еще сегодня. И расскажу… то, что можно будет. Не больше. В остальное тебе придется поверить.

А если не приду — значит, Шпигель все же перехитрил и меня. Сейчас в выигрышном положении он: мне надо спешить, больше нет времени раздумывать.

У меня осталось меньше часа.

Пока я говорю с тобой, я успел ввинтить крюк в гнездо ворот и накинуть на него петлю троса. Кольца не было, но сделали крепкую петлю. Отошел к лебедке, туго натянул трос и зажал тормоз.

А сейчас я вынул из кармана ключи. Надел маску, воздух исправно пошел из баллона. Сделанные на совесть ключи блестят. Только бы подошли… Слесарь с инструментом остался наверху, отверстие шахты наглухо закрыто брезентом и хлорвинилом, потому что стоит мне открыть ворота — и воздух может сделаться смертоносным. Ни одного кубика его не должно попасть наверх, в атмосферу. Если даже все пройдет благополучно, выбраться отсюда будет не просто: медики уже развернули наверху свою кухню, — давненько у них не было такой практики…

Вот я вставил ключ. Помедлил. Вставил второй. Они разные. Я успел потолковать со специалистом, и он сказал, что первым, как правило, должен действовать ключ поменьше, вспомогательный, и лишь после него — второй, главный. Но ведь это Шпигель с его привычкой делать все наоборот. И я, почти не колеблясь, поворачиваю большой ключ первым.

Жду.

Жив.

Поворачиваю второй.

И снова жив.

Едва заметно дрогнула пластина ворот. Тихо зашипело за ними, внутри: пневматика исправно сработала, время ничего не могло с нею поделать. Шпигель никогда ничего не делал кое-как. Завидное качество.

Ого, как напрягся трос! Я тронул его, и он запел, как струна гигантского контрабаса.

Я взялся за ручку лебедки, удерживая. Второй рукой чуть отпустил тормоз.

Мне стало далее чуть страшно: ведь угадал, пока — точно. Пластина ворот чуть отошла. Вторая, не удерживаемая тросом, тоже двинулась с места, и у меня оборвалось сердце. Хотя я и полагал, что должно быть нечто такое: ведь Шпигель предусмотрел лишь один крюк — значит, так оно и должно быть.

Правильно. Вторая воротина отошла ровно на столько же, на сколько первая, и остановилась сама собой. Значит, они связаны механизмом.

Показалось, что потянуло ветерком. Конечно, только показалось: я весь так упакован, что кожей не почувствую и урагана. И все же по спине пробежали мурашки. Воздух там уже полон смерти. Но меня ей не ухватить. Я хорошо подготовился.

Снова почти пол-оборота барабана — медленно, медленно… Значит — еще десять сантиметров. Снова чуть отходят пластины. Еще два таких сеанса — и в ворота, пожалуй, можно будет пролезть даже с моими баллонами. А уж с инструментами и подавно.

Это у слесаря наверху — целый чемодан инструментов. Целая машина даже. Тиски, напильники, дрели, ножовки, мало ли еще что. А у сапера два инструмента. Руки и голова. И все. Легко носить, и не требуют лишнего места. Прекрасные инструменты.

В третий раз — пол-оборота…

Здесь все спокойно. А там, внутри, в химическом устройстве вовсю работает кислота и тоньшает перегородочка. Если ее проест насквозь раньше, чем я успею…

Я успею.

В четвертый раз лебедка.

Пожалуй, теперь уже можно пролезть. Там темно. Но у меня — мощный фонарь.

Выхожу один я на дорогу…