Борис Батыршин - Коптский крест

«Лауданум» – это же надо! Мы с отцом и представления не имели, что за красивым латинским названием скрывается самая банальная наркота… спасибо, хоть не героин[152]. В общем, беседа у отца с Каретниковым вышла на повышенных тонах. Я прятался в подворотне и все слышал – дядя Андрей требовал немедленно звать «скорую», грозил позвонить в милицию, обзывал Овчинниковых упырями и вандалами, обещался завтра же явиться с бригадой «скорой» и увезти мальчика, пока его тут не отправили на тот свет. Отец вяло отбивался – он, конечно, понимал, что попытка отыскать дом Овчинниковых окончится для дяди Андрея сюрпризом, но не хотел скандала и пытался как-то сгладить ситуацию. В общем, я, конечно, не все расслышал; понял только, что отец клялся, чем только мог: самолично проследит, чтобы мальчика завтра же показали нормальному доктору. И, конечно, передаст дяде Андрею его телефон – и тот сам сможет убедиться, что мальчику ничто не угрожает.

Как он собирался выполнять данное обещание? Не знаю. Никак. Потому что стоит Каретникову успокоиться – и он вспомнит про все остальные несообразности: и про неработающий мобильник, и про керосиновое освещение, и про раритетную обстановку, и про лауданум, наконец… На прощанье папа обещал дяде Андрею все объяснить – пусть только подождет несколько дней. И насколько я мог понять, объяснять он и в самом деле будет все. Ну или почти все. Потому что – не в звонках ментам дело; дядя Андрей – хороший папин знакомый, у них масса общих друзей, и пытаться дурить ему голову не рекомендуется категорически. В общем, чувствую, что этот разговор нам еще предстоит – и могу поручиться, что число пайщиков нашей «концессии» увеличится вскоре до четырех. А как иначе? У меня, например, фантазии не хватает.

Что с Николкой? С ним-то все обошлось.

Дядя Андрей сделал ему целых три укола и прописал кучу таблеток – ну и уколы, конечно. Отец деликатно отобрал рецепты у Ольги Георгиевны, заявив, что лекарства эти редкие, выписывать их придется из Америки, а он якобы знает, как найти их уже сегодня. Николкина тетушка не спорила – так потрясена была визитом американского профессора. Ну и обрадована, когда услышала прогноз дяди Андрея, что Николка дня через четыре встанет на ноги.

На самом деле он встал уже на следующий день. Отец говорил, что все дело в том, что местные микробы и прочие бактерии непривычны к нашим антибиотикам и гибнут от одного их запаха. Так это или нет – не знаю, а только уже наутро Николка пил бульон и вполне бодро расспрашивал меня о событиях вчерашнего дня. Василь Петрович ходил по дому какой-то потерянный и все пытался вызвать отца на разговор об американском профессоре. Пришлось соврать, что тот срочно покинул Москву, но оставил подробные инструкции по лечению.

А лекарства отец был вынужден выдавать Николке лично, по четыре раза в день, и уколы делать. Зачем? А если бы ими заинтересовался местный доктор? Вы хоть представляете, что бы он тогда подумал?

Глава 17

– Сергей Алексеевич, к вам посыльный!

Голос прислуги вывел Никонова из задумчивости. Он уже полтора часа изучал свои записки, касающиеся «американцев». Вчера в копилку странностей добавилась очередная деталь – Марина поведала Вареньке о чудесном исцелении кузена. Никонов, узнав об этом, не поленился отыскать домашнего врача Овчинниковых; тот хоть и был обижен на Василия Петровича, который не пожелал поведать ему секрет исцеления Николки, тем не менее не скрывал радости. По его словам, загадочный «американский» доктор вернул мальчика буквально с того света. Старый врач готов был отдать что угодно за беседу с чудо-целителем, однако дядя мальчика ответил категорическим отказом. По его словам, американский профессор был в Москве проездом и уже покинул город.

Проездом? И как раз в тот момент, когда Олегу Ивановичу понадобились его услуги? Что это – очередное совпадение или привычная уже загадка, которых и без того накопилось немало? Никонов со вздохом убрал записки в бювар.

– Посыльный, говоришь? Что ж, зови!

Ну вот и последний кусочек головоломки. Послание из Баку подтвердило подозрения лейтенанта. Однокашник Никонова по Морскому корпусу отвечал кратко, по существу – лейтенант ради экономии времени попросил своего друга воспользоваться телеграфом: «Семеновы зпт отец сын баку не появлялись тчк канцелярии губернатора не в курсе зпт таможню не проходили тчк Авдеев».

Телеграмма легла в бювар, к остальным бумагам. Никонов глубоко задумался – похоже, пришло время, которое он сам себе назначил для объяснения с Олегом Ивановичем Семеновым. Пока не было подтверждения из Баку (в содержании которого моряк, честно говоря, не сомневался), все тайны, связанные с «американцами», можно еще было как-то объяснить цепочкой случайностей… или, возможно, слишком уж живым воображением самого лейтенанта. Но теперь выяснилось, что американских гостей в Баку никто не вспомнил. Лейтенант ни на секунду не сомневался – подобная колоритная парочка приезжих, да еще и из Америки, непременно была бы замечена в этом небольшом восточном городке. Значит – что? Олег Иванович и Ваня – не те, за кого себя выдают? Предположим – да. И что с того?

Если бы интересы «американцев» хоть каким-то боком касались военных дел империи, Никонов, возможно, и принял бы какие-то меры по служебной линии. Вернее всего было бы обратиться к жандармам, но этот вариант Никонову даже и в голову не пришел. Сотрудничать с голубыми мундирами? По своей воле? Да еще и самому обращаться к ним? Нет уж, увольте. Были и более приятные способы покончить с карьерой морского офицера. Никонов прекрасно понимал, что, получи подобная история огласку – его больше не потерпят ни в одной кают-компании или офицерском собрании Российской империи. Кастовые законы непоколебимы – сослуживцы не простили бы ему связи с охранкой.

Однако же интересы Олега Ивановича Семенова никоим образом не пересекались с военными или государственными сферами. Ну не считать же за таковые приобретение старого, негодного оружия времен Крымской войны на Сухаревской барахолке или складах московского гарнизона! Так что ни малейшего повода давать делу официальный ход не имелось.

Никонов был этому только рад. Он и так испытывал некое неудобство, осознавая, что, по сути, добровольно взял на себя обязанности соглядатая и сыщика. До сего момента это можно было объяснить любопытством; в конце концов, как говорят англичане, мало ли какие у джентльмена могут быть капризы! Но стоило придать делу характер казенный – как все разительным образом менялось, и изменения эти, увы, не шли на пользу лейтенанту. Даже окажись он сто раз прав – куда денешься от вопроса: «А с чего это вы, лейтенант, решили проявить к этому делу интерес? Жандармским эполетам позавидовали?»