Николай Шпанов - Земля недоступности

Зато команда «Большевика», поголовно создавшая в эти дни в становище настоящий агитпроп, в результате качала своего старого капитана. Даже Маньца, сам старый Маньца согласился называть себя не иначе, как «председатель островного совета».

— Собственно говоря, — сказал при этом Михайло, — место это по справедливости должно бы было быть предоставлено Илье Вылке, как он на этом острову первый советский представитель.

Воронов засмеялся:

— Я не думаю, что эта старая ворона будет ему хорошим заместителем, но надеюсь, что здешняя молодежь довольно быстро войдет во вкус настоящей жизни без Нумов и Аа и покажет старой песочнице кузькину мать.

Много хлопот доставили переговоры о дальнейшей судьбе развенчанного Великого. Наконец, было решено, что он отправится вместе с командой советского ледокола на большую Южную землю. К удивлению сам Великий отнесся к этому известию почти безразлично. Он вообще проявлял в последние дни почти полное равнодушие к тому, что делалось вокруг него. Он весь ушел в перечитывание того, что было им написано за время пребывания на острове. Однако он ревниво охранял рукописи от взоров посторонних. В последний момент, когда Воронов и Хансен решили уж было, что при отправке больного им удастся захватить тетради, Великий совершено неожиданно сжег их без остатка на жаровне в своем доме. К этой жаровне он так до последнего момента никому и не позволил притронуться. Только старый Маньца, приходя в домик, выгребал шлак и подбрасывал свежий уголь.

В день сожжения документов, когда в горницу вошли Воронов и Хансен, Великий сидел развалясь в высоком кресле и небрежно помешивал железным прутом в огне. Он радостно обернулся к вошедшим:

— А вы знаете, господа, я ведь знаю, кто я.

Хансен даже вскрикнул от неожиданности.

Великий задумчиво посмотрел на огонь.

— Я Николай Васильевич Гоголь, — медленно произнес он. Худым костистым пальцем он указал на огонь. — И вон там сгорела моя душа… Моя мертвая душа.

Он уронил на грудь седую копну головы.

Гости молча стояли у двери.

Великий поднялся:

— Теперь я могу итти с вами на… Как вы сказали, куда я должен итти?

— На ледокольное судно «Большевик».

— Да, на «Большевик».

Великий обернулся к двери:

— Ваньца!

Мальчик вбежал в горницу с руками, полными кристаллов исландского шпата. Великий ласково поманил его к себе:

— Брось это, мой мальчик.

— Но в них играет все солнце. Вот, смотри, пойдем на улицу. В каждом камешке помещается целое солнце.

Великий мягко засмеялся:

— Ну хорошо, возьми эти камни… Только не бери угля. Не надо угля.

— Хорошо. А куда мы поедем?

— Мы поедем с тобой на… — он вопросительно взглянул на Воронова.

Тот снова подсказал:

— На «Большевик».

Великий кивнул головой и медленно пошел к дверям. Он ни разу не обернулся. Мальчик весело побежал следом.

Так они пустились вслед много раньше отправленным к берегу американцам.

Через четверо суток собаки с визгом и лаем бросились к кромке берегового припая, к стремглав несущимся им навстречу от судна мохнатым псам.

Пока на берегу шли последние сборы, Воронов набрасывал подробное радиодонесение.

Оленных, стоя в стороне, внимательно следил за капитаном.

Воронов, кончив, подозвал матроса:

— А ну, товарищ, дуй — ка на судно, сдай вот это радисту. Пусть сейчас же сбросит на берег.

— Есть, товарищ командир.

Матрос повернулся было итти, но его остановил подошедший Федор.

— Господин капитан, позвольте мне отправить это радио самому, — просительно обратился он к. Воронову.

— Совершенно не к чему, — пожал плечами капитан, — у нас есть свои радисты.

На разговор подошел Князев:

— Товарищ командир, — сказал он, кладя волосатую руку на плечо Оленных, — я так располагаю, што это ему надоть предоставить. Мы его октябрин — то так и не успели справить, а ведь он — то и есть наш самоглавнейший пособник. Пущай распишется под первой советской радией.

Воронов нехотя согласился. Оленных побрел к кораблю. Следом пошел матрос. И когда Оленных дрожащими пальцами выстукивал депешу командира, рядом с ним как бы невзначай сидел, внимательно прислушиваясь к пискам голубой искры, судовой радист. О том, что он проверял его передачу, Оленных понял по возгласу, который тот издал, когда Оленных отстукал последнюю фразу.

— …таковые сняты точка, — вслух сказал судовой радист, — Правильно, товарищ!

9. НАШИ РУКИ ЧИСТЫ

Пока шла переправа на судно остатков лагеря, туземцы не покидали прибрежных холмов. Они внимательно следили за каждым шагом белых. Только, когда по льду потянулась на ледокол вереница американцев, Маньца быстро съехал с холма и подошел к Воронову. Он жестом подозвал Князева — единственного переводчика.

— Слушай, друг, спроси ворону, почему он уводит злых духов к себе на лодку? Почему он их не убивает сейчас же у нас на глазах?

Воронов рассмеялся;

— Ах ты, старый, опять за своих духов взялся! А я ведь думал, что антирелигиозные лекции пошли и тебе на пользу, не только твоим ребятам.

— Ты говори так, чтоб я понимать мог, — сумрачно буркнул Маньца.

— Ну, ладно. Если ты боишься этих духов, то можешь спать спокойно. Мы их увезем так далеко, чтобы они больше никогда, никогда не могли притти на твою землю. Твой народ больше не увидит духов от Аа. Если когда — нибудь к нему и придут белые гости, то у них в руках будет вот такой же значок, какой стоит здесь, — Воронов показал на советский флаг, треплющийся красным полотнищем с гербом. — Это значок друзей вашего народа. А всех злых духов эти друзья раз и навсегда прогонят с твоей земли.

Маньца остался на берегу, разочарованный.

Его фигура еще долго виднелась на вершине прибрежного откоса. Он не пошел вместе со своими охотниками, погнавшими сани по льду почти к самому ледоколу.

Однако из них никто не рискнул воспользоваться приглашением капитана. Они молча смотрели на судно и в ужасе бросились к берегу, когда тишину разорвал басистый гудок «Большевика». Больше никто к кораблю не приближался. Воронов напрасно звал их жестами и криками. Туземцы боязливо толпились на таком расстоянии, куда голос не достигал. Капитану пришлось самому спуститься на лед и пойти навстречу островитянам. Не дойдя несколько шагов, он остановился и поднял руку:

— Ну, прощайте.

Князев перевел.

Дружно крикнули:

— Прощай!

— Никому, у кого не будет в руках красного знака ваших друзей, не давайте вашего угля. Он ваш. Тепло от него должно принадлежать вам. Когда придут за углем ваши друзья, они привезут вам в обмен такие вещи, какие я дарил. Вы будете сытно кушать и будете стрелять зверей из ружей. Старому Маньце скажите, что мой народ, про который вам рассказывал брат ваш Вылка, одной веры с вами. У нас общая вера. И мы всегда приходим к нашим братьям, как друзья. Мы никогда не отнимаем у них ничего, как хотели отнять те белые, что пришли до нас. Они хотели взять ваш уголь. Мы его не тронули. Вы видите — наши руки чисты.