Константин Брендючков - Последний ангел

— Да ведь тебе всего-то было годика два, как же ты мог это запомнить! Да, так оно и было, умолила меня твоя мать, допустила я ее на тебя посмотреть однажды и после этого не разрешала ни одного раза; все боялись мы, не проснулось бы в тебе родственное чувство, не затосковал бы, не вырос бы ущербным…

Нет, не затосковал Олег тогда. А много позже, когда уже не было в живых ни родных, ни приемных родителей, забросила Олега Петровича его тревожная судьба снова в родные места. Он был уже инженером, и с женой и дочкой ютился в комнате на частной квартире, когда пришла к ним однажды бойкая пожилая женщина и, осведомившись, он ли это Олег Петрович Нагой, представилась:

— Ну так здравствуйте, я ваша тетя.

Прозвучало это совсем, как в анекдоте, но оказалось сущей правдой. Ну что же, тетя так тетя, напоили тетю чайком с вареньем, поговорили о том, о сем. Случалось, что и еще заходила к Олегу Петровичу тетя, познакомила даже со своим сыном Игорем, чуть моложе Олега, оказавшимся парнем душевным и общительным. От тети узнал Олег Петрович, сам того не добиваясь, что был он последним ребенком в бедной многодетной семье, что две его сестры и брат еще живы, хотя и разбросало их в разные стороны. Искать встречи с ними Олег Петрович не стал и на этот раз, спросил только, не сохранилась ли у тети фотография отца и матери, но оказалось, что те вообще ни разу в жизни не фотографировались, не до того им было.

— А мать у тебя была красивая и умная, могла бы и получше себе мужа подобрать, да, видно, не суждено ей было лучше-то…

Все это и вспомнилось Олегу Петровичу, пока шагал он по шоссе, миновав свой заводской поселок. Уже и завод давно остался позади. Тяжеленные грузовики то и дело обгоняли Олега Петровича, мчались навстречу, обдавая ветром и взметенной снежной пылью, а он все шел и шел, сторонясь на обочину, думая, вспоминая…

Нет, Олегу Петровичу не в чем было упрекнуть своих приемных родителей, не всякого родного ребенка воспитывали так заботливо, как его, и не их вина, что у него впоследствии не очень-то удачно сложилась жизнь.

Еще на втором курсе он женился, поставив своих воспитателей почти уже перед свершившимся фактом. Отец не указал ему на дверь, не заставил добывать хлеб насущный собственными руками. Правда, нельзя сказать, что известие его обрадовало:

— Что ж, кормил тебя, прокормлю и жену твою, пока диплом не получишь. И внука прокормлю, мне капиталы не копить, а на прожитие зарплаты хватит.

Он ошибся дважды: родился не внук, а внучка. А еще до этого пришли в квартиру непреклонные, неразговорчивые люди, перевернули все вверх дном, вспороли диван, матрацы, подушки и увезли Петра Алексеевича.

Он не суетился и не сник; угрюмый и строгий молча стоял он у стены и ушел, не опустив голову, твердой поступью, как ходил по земле всю свою жизнь. Олегу показалось даже на миг, что не его «забрали», а он повел за собой этих незнакомых людей, просто обронив семье на прощанье: «Не горюйте тут без меня».

Олег знал, что еще до его рождения отцу привелось посидеть в царской тюрьме, но оттуда он выбрался, а на этот раз вернуться не смог.

Вчера отец упомянул, что Олег его не предал. Да, он не взял этого греха на душу. У Олега хватило мужества заявить, что отца он врагом народа не считает, не верит в это и не поверит, пока ему не представят на то достаточно убедительных доказательств. Никто ему не стал, конечно, ничего доказывать, а просто взяли да исключили из комсомола. А вскоре исключили Олега и из института. Как раз — ко дню рождения дочки.

Ох, до чего же тяжко тогда было Олегу. Но ведь отца за это не упрекнешь, и мать тут ни при чем. Она, бедняжка, не прожила после катастрофы и года. Не до ученья стало Олегу, пришлось заняться овладением рабочей профессии. И жене досталось, конечно, не потому ли она и ожесточилась, очерствела. Только много лет спустя смог Олег закончить свое образование, получить наконец долгожданный диплом, стать инженером.

Незадолго перед случившимся с отцом несчастьем, он как-то в приливе откровенности — предчувствовал, что ли, — обронил фразу о том, что, мол, они с матерью еще не знают всей правды, но он эту тайну в могилу не унесет, он еще скажет кое-что Олегу. Нет, не знал он тогда, как близок был его конец, не открыл секрета.

Он вспомнил, что еще тетя подозревала, что он — Нагой.

«Эх, как же это я не догадался вчера спросить у него об этой тайне!» запоздало корил себя Олег Петрович, сознавая в то же время, что вчера был лишь мираж, если бы отец и ответил, то полагаться на это никак было нельзя.

Совсем незаметно опускавшийся вначале снежок понемногу стал плотнеть и крупнеть, потом повалил хлопьями, заслонил окрестность, и на машинах загорелись огни. Облепленные снегом чудища сбавили ход, но вырастали из снежной пелены так внезапно, будто прыгали, набрасываясь на одинокого путника, грозя очами и рявкая сигналами.

Наконец Олег Петрович спохватился, что ведь уже стемнело, что на обочине сугроб мешает идти — столько навалило снегу — да и ноги притомились. Черт возьми, сколько же времени он шагает? Часов с собой не взял, но ведь вышел-то он после завтрака и хоть короток зимний день, но сколько же он мог оттопать до темноты? И когда же он домой вернется? Ведь завтра — на работу! Он повернулся в сторону города и сразу же снег, летевший до этого в спину, залепил ему очки. Нет, пешком возвращаться нечего и думать, придется «голосовать», умолять, чтобы «подбросили» до города.

«А образ жизни и поведение надо все-таки менять: довольно строить из себя какого-то пришибленного и бесправного человечка. Эй, шофер, остановись, видишь, человек устал, подвези!»

6

Заканчивая очередной чертеж, Олег Петрович искоса поглядывал, как из глубины бюро все ближе и ближе продвигается к нему Лев Васильевич. Солидный, даже сановитый, увенчанный пышной шевелюрой легких, седоватых волос над уверенным горбоносым лицом, вооруженный пресловутым карандашом, переходил он тихо от одного кульмана к другому, иногда останавливался у чертежа, наблюдал, случалось, отходил без замечаний. Иногда эти «инспекторские» прогулки раздражали Олега Петровича, наверное, тогда, когда у него что-то «не клеилось», а вообще, были оправданы: «Должен же человек исполнять свои обязанности, как он их понимает!» Обижала только скверная манера орудовать своим карандашищем.

«И где только он раздобыл такую дубину? — думал Олег Петрович, машинально водя рейсшину по доске. — На юбилей преподнесли, что ли? Этаким орудием не чертежи править, а в уборной на стенах разные гадости писать».

Между тем Лев Васильевич подошел и к его кульману. Постоял, покачался с пяток на носки и вдруг поднял руку с указующим орудием. Но только он нацелился, как Олег Петрович перехватил красный карандаш, как муху на лету, и мягко извлек из слабо сжатых пальцев.