Геннадий Прашкевич - Подкидыш ада

Спасая друга милого, Аххарги-ю упирал на Красоту. В Комиссиях всех уровней твердил одно неустанно: стремление к Красоте – фундаментальное свойство природы. Большой Взрыв, например, сорвал аплодисменты у Высшего Существа сиянием своим. А те же многоклеточные существа с Земли? Разве не ими радовал нКва блистающие миры межзвездного сообщества? Да, расправлял лоснящиеся щупальца, сверкал сайклами на членов самых разнообразных комиссий, друг милый нКва вывез с Земли множество живых видов. Но опытный контрабандер никогда не тронет даже самое ограниченное, самое презренное существо, если точно не определена тупиковость его эволюционного развития. Никогда нКва не покушался, например, на иктидопсисов или на тупайю. Они вымерли сами по себе, успев дать начало более перспективным видам. Но зачем, скажем, жалеть трилобитов? Глаза фасеточные, у некоторых – на стебельках. Выбросят такие глаза наружу, а сами зарываются в ил, переживают: вот, дескать, их путь не ведет к храму. Полмира отдашь за прелестную тварь. Или цефалоподы! До их появления на Земле было тихо, как в томных прокисших живых болотах Мегары. А цефалоподы сразу привнесли крутую динамику в отношения, хотя и их путь ни к чему особенному впереди не вел.

Опытный контрабандер непременно оставляет на обработанных им планетах какое-то количество четких окаменелых отпечатков. Если когда-нибудь на таких планетах завяжется разумная жизнь, легко будет, изучив корни, построить все древо предполагаемых предков. Вы только взгляните на ископаемые богатства, оставленные нКва на Земле! Сколько фантазии, какая игра ума! Да и сама по себе неутомимая деятельность контрабандера привела к заметному смягчению нравов, к явственной новой вспышке интереса к Красоте, к тайнам прошлого. Эта глупая триба Козловых, эти неопрятные симбионты ничем не отличаются от стаи стервятников или от косяка сельдей. У них нет никакого будущего – ни у них самих, ни у их казенной кобыленки, ни у сохатых. Он, Аххарги-ю, докажет это, если его отправят на Землю. Он лично пытался проверить указанных симбионтов на разумность. В виде еще одной кобыленки (со стороны) входил за невидимое Y – стекло. Так ему там без всяких просьб сразу доверху наливали огромное деревянное корыто бурого напитка, от которого косеют сайклы. Мембрану нижнего тела давит томительно, начали вдруг нравиться налитые кровью глаза сохатых…

Нет уж! Еле вырвался.

Большая плоскодонка бато вынырнула из тумана. Одноногий громко свистнул. Его не сразу, но услышали.

Бронзовокожий индеец в бато, бесшумно работавший веслом, мог, конечно, не подгонять лодку к берегу. Маленький ефиоп и его оборванные спутники никак его не пугали, однако злой дух Даи-Даи мог наказать. Ведь индеец не знал, откуда пришли чужие люди. Может, их подослал Мэйдагас – тоже нехороший дух, дышащий как женщина. Мэйдагас силой и хитростью увлекает людей на глухую поляну, там превращает в дерево. Вот почему так страшно перешептываются в ночи деревья. К тому же в бато, как бы успокаивая индейца, скрестив худые, покрытые шрамами ноги, сидели три человека – совсем в обыкновенном рванье, с открытыми головами. Только на одном была некая дырявая круглая шляпа. Солнце людей, похожих на разбойников (чиклеро), не тревожило. Они плыли в бато и молча радовались тишине, наверное, не знали, что существуют еще какие-то другие радости.

Услышав свист, никто не сказал ни слова, но индеец увидел выражение их глаз, поэтому подогнал плоскодонку к берегу.

– Ховен…

Этим подчеркнул молодость ефиопа.

Места в плоскодонке было достаточно, чтобы посадить случайных попутчиков, но мужчина в дырявой шляпе махнул рукой только черному. Других брать на борт лодки оборванцы явно не собирались. Да и то верно, зачем стае свободных птиц запаленные калеки? Так, наверное, они решили, увидев деревянную ногу Джона Гоута.

Но одноногий с таким решением не согласился.

Непостижимо быстрым движением он оттолкнулся от каменистой почвы и упал на дно бато, повалив индейца, приткнув нож к его морщинистой бронзовой шее.

Индеец вскрикнул. Страшным показался ему прыжок.

– Умеешь говорить с ними? – спросил одноногий, дыша, как Мэйдагас.

Индеец кивнул. Очень боялся. Нельзя так ловко прыгать, имея деревянную ногу.

– Тогда скажи всем, – сказал одноногий, не убирая ножа от трепещущего под ним бронзового горла, – что нам надо вверх по реке. Скажи им всем, – указал Джон Гоут ножом на трех молчаливых мужчин, – что мы торопимся. Пусть берут весла. С этой поры они тоже будут грести, как ты, – объяснил он, высмотрев на дне бато два запасных весла. – С этого часа они будут грести, сменяя Друг друга.

Наступила тишина.

У ефиопа остекленели глаза.

Ирландец, споро перебравшийся в бато, почмокал губами и приткнул свой нож к спине одного из молчаливых мужчин. Как-то это у него ловко получилось. Мужчины, правда, не проявили видимого испуга, гордо выпрямились. А один по-испански негромко возразил одноногому, что грести веслом будет индеец, а они не будут – у них руки иначе устроены.

Тишина от этих слов не рассосалась.

Кивая головой, как лошадь, испанец в шляпе объяснил, что с этого часа грести с индейцем будут не они, а наоборот – черный и Нил. Так они поднимутся до одного затерянного на реке поселка, возьмут у местных индейцев какие-то особенные припасы, а потом снова спустятся вниз по течению. Вот вас двоих, указал испанец на Нила и одноногого, мы, наверное, убьем, а маленького ефиопа продадим на военный корабль. «Ховен… – одобрительно качнул он шляпой. – Совсем молодой…» Может, продадим и индейца. В такой вот последовательности.

Длинная речь утомила говорившего. Он мелко перекрестился: все будет так.

Тогда одноногий встряхнул застонавшего индейца и заставил его сесть на плоском дне лодки. Индеец сразу залепетал, причудливо мешая разные слышанные им слова. Неизвестно, что говорил, но ирландец и Джон Гоут так поняли, что индеец умоляет их не делать ничего такого, что может огорчить гостей.

Гостями индеец называл испанцев.

Все видит злой дух Даи-Даи, лепетал индеец. Не надо говорить гостям ничего лишнего. Они хорошие добрые люди, но могут рассердиться. Приехали с острова Исла-дель-Дьяболо, так сами говорят. На руках и на ногах следы железа, но они хорошие, набожные люди. Даже не били меня, сказал индеец, только поочередно спали с моей женой и забрали провизию. За желтым мысом, взяв свое, они непременно меня отпустят, объяснил индеец. А жена мне родит сильного сына.

– Со следами железа на руках и ногах, – по-испански добавил одноногий.

– Чиклеро?

Мужчина в шляпе кивнул.

Они не считали разбой плохим делом.